Полужизнь

древнему христианскому сообществу, сложившемуся на их субконтиненте едва ли

не в пору возникновения самого христианства. Отца он оставил брамином. Отца

своего отца сделал "придворным". Так, играя словами, он начал пересоздавать

себя. Это было увлекательно и наполняло его ощущением силы.

Его учителя говорили: "Похоже, вы понемногу обживаетесь".

x x x

Благодаря его новообретенной уверенности к нему стали тянуться люди.

Одним из них был Перси Кейто. Уроженец Ямайки, ребенок от смешанного брака,

он был не черным, а скорее коричневым. Поначалу Вилли и Перси - оба из

экзотических стран, оба на стипендии - сторонились друг друга, но теперь

начали запросто встречаться и обмениваться рассказами о себе и о своем

прошлом. Во время одной из таких бесед Перси сказал: "По-моему, одна из

моих бабушек была индианкой". И сердце Вилли под его новым панцирем сжалось.

Он подумал, что та женщина могла быть похожа на его мать, только жила в

невероятно далеком краю, где, наверное, ощущала себя абсолютно отрезанной

от всего мира. Перси дотронулся до своих кудрявых волос и сказал: "Вообще-

то негритянские гены рецессивны". Вилли не понял, что Перси имел в виду. Он

догадался лишь, что Перси придумал какую-то историю, чтобы объяснить ею

свою внешность. Он говорил, что его родина - Ямайка, но это было не совсем

так. На самом деле он родился в Панаме и вырос там же. Он сказал:

- Я единственный в своем роде. Во всей Англии не найдешь другого парня

с Ямайки и вообще из Вест-Индии, который не знал бы ничего о крикете.

- А как ты попал в Панаму? - спросил Вилли.

- Мой отец работал на Панамском канале.

- Это как Суэцкий? - о нем все еще писали в газетах.

- Наш строили перед Первой мировой.

По школьной привычке Вилли отыскал Панамский канал в библиотеке

колледжа. Там, в старых энциклопедиях и ежегодниках, на зернистых,

отретушированных, но все равно размытых фотографиях в черных рамках он