|
поминай лихом. Перекурим? Я взял предложенную сигарету. - Красный молодец сейчас едет на Красную площадь. - Куда? 87 - В Мавзолей. Ленина еще не видел, охота напоследок повидать. Заодно там в ГУМ зайду. Лодку куплю надувную, ну и по мелочи. Маску, трубку, ласты. Потом на море, друг, махну. Черное море, белый пароход... Ты понял? - Не совсем. - Круиз охота совершить. На бывшем фашистском лайнере. Который до нашей победы назывался "Адольф Гитлер", а теперь знаешь как? - Нет... - «Фатерлянд»... «Отчизна». На которой в детстве, еще батя жив был, меня раз прокатили от Сочи до Сухуми. Не знаю, как сейчас, но тогда там на ступеньках, вот как из ресторана на палубу подниматься, набойки такие оставались. Неотодранные потому, что вделаны вместе с ними все ажурное железо пришлось бы срывать. И на каждой ступеньке - прежнее название. Готическим шрифтом. Батя мне, помню, тумака отвесил, когда я обратил всеобщее внимание, зачитав набойку вслух. Они там были, и на каждой Адольф Гитлер. Но замечать было нельзя. С другой стороны, не все, конечно, наши люди разбирались в готике. А у бати моего рука была тяжелая... В молчании мы докурили. Он поднялся. - Что ж. Пожелай мне. - Чего? - Известно чего. Непогоды. Хорошего шторма с ливнем, желательно ночным. - Он подмигнул мне. – Чтобы их радары отсырели. - Желаю. 88 Он задержал рукопожатие. - А может, на пару бури поищем? – Я молчал. -Ладно, забудь! Ищи их в своем внутреннем океане. - Ткнув пальцем мне под дых, вытащил из кармана сложенную бумажку. – Тебе! Прощай. Но я ответил: - До свидания. - Ну, теперь разве что на том свете, - отозвался Ярик, выходя и закрывая за собой дверь комнаты, потом дубовую дверь блока – и все! Звуконепроницаемость Сталин обеспечил нам такую, что на этом человек исчезает, хотя идет еще он коридором, и можно догнать и вернуть... * Я сидел, созерцая вбитые в паркет крошки фарфора. Потом осознал, что у меня в руках бумажка. Развернул. Это было объявление. Напечатанное на портативной машинке "Колибри", которая - глазам не поверил! - продавалась. Семизначный московский телефон был приложен. Я вскочил. По телефону жирный мужской голос заломил ей цену: - Сто пятьдесят. Что ж, решил я сразу. Монеты загоню. Не знаю, каким образом, но в Питере я рос и вырос вне денег. Здесь и сейчас, быть может, впервые за семнадцать лет я осознавал всю условность своей финансовой ситуации в этом государстве, которое до совершеннолетия (еще полгода будет) выплачивало мне, как сироте, пенсию за погибшего "при исполнении" отца: сорок пять в месяц. — 42 —
|