|
Союза писателей. И отвязался, обратно пошел, раскачивая выдвинутую антенну своего "уоки-токи", а писатель 353 дотащил мешок до "фольксвагена". Открыл ему пасть. Перевалил туда свой груз и захлопнул капот. Все. - Эй, - окликнул он у подъезда милиционера. - А есть еще жопис. - А это кто? - Жена писателя. - Ха-ха-ха! - заржал милиционер за стеклянной дверью, а он поднялся лифтом на третий этаж, толкнул дверь, очень престижную, обитую толсто красивым черным дерматином, тускло посвечивающую узором обойных гвоздиков и ободком глазка. Влетела ему эта обивка в копеечку, но зато обойщик-левак, захмелившись после трудов праведных, рассказал, кто живет над ним: папаша - полковник, а сынок - лейтенант. Оттуда. Так что ты, писатель, осторожнее... А кто же мамаша? А мамашу они в гроб загнали. Вот тебе и Белый дом, и "писательский" подъезд. В кресле на кухне сидела беременная женщина. При его появлении она щелкнула зажигалкой и прикурила очередную сигарету. У нее было русское имя, она носила некогда громкую, пожалуй, даже баснословно громкую российскую фамилию и по-русски говорила без акцента, благодаря урокам бабушки. В ней было нечто русское, во всяком случае, в Москве ее всюду и все принимали за москвичку - из высшего, понятно, общества. Но была она иностранкой. Беременной на девятом месяце. От него, советского супруга. 354 Хрустальная пепельница перед ней была полна окурков, а еще за время отсутствия на столе появилась распечатанная пачка с авторскими экземплярами его первой книги и серебряная ложечка, чайная, с вензелем его предков на черенке. - Машину не угнали, покрышки не пропороли, моя милиция нас бережет, - сказал он. - Ложечку возьму, мерси. - А книги? - Оставлю. - Сделай еще кофе, будь добр, - сказала иностранка. Она взяла из пачки экземпляр этой даже не книги - книжечки. В голубой и зеленой, таких сплывающихся, пастельных тонов обложке. Он написал эту книжечку в канун исключения из университета, всего за месяц, за медовый, можно сказать, после чего потратил целое десятилетие, чтобы пробить ее в свет, и это удалось, потому, быть может, что изменил он первой любви, чего Священное Писание делать не рекомендует, но жизнь есть жизнь есть измена. И были потом десятки других, включая Ецуко, заразившую его какой-то странной японской болезнью: три недели почему-то левая рука (сик!) была в волдырях... да, включая Ецуко и вот ее, избавительницу на сносях. Он снял кастрюльку с кипятком, выключил горелку и, заодно уж, отключил электроплиту. - Глупо оставлять, - сказала она, откладывая книжечку. - — 168 —
|