|
слава богу, сзади штаны. - Сейчас... - Заведенная за спину рука нащупывает внезапную помеху. Под пальцами отсыревший холод металла. Круглый бок, коническая форма... снаряд? Я оглядываюсь, мертвея. Да. Я сижу на крупнокалиберном снаряде. Сыробоком, источенном коррозией. Толчок Динкиных ягодиц усаживает меня на снаряд верхом. Я изо всех сил сжимаю нашу смерть коленями. Зажмуриваюсь. Возвращаю ей толчок. И мы после этого живы, не взорвался снаряд. Вам всем назло - живы. И снова живы, и еще раз. И много-много-много раз еще. И пусть потом разносит в клочья, мне плевать! Но если выживем, с тобой я не расстанусь. Никогда. Мы занимаемся любовью. Долго. (Может быть, слишком долго, сознаю я где-то в отдалении.. Надо кончать с привычкой к анестезии. Кончать с таблетками, иначе...) Но я силой, 340 силой пробиваюсь сквозь свою бесчувственность. И начинаю стонать. Силой! Где-то над нами обеззвучивается от испуга белка, потому что уже не слабый стон беглеца из больницы, а рык звериный рвется из меня. И я отпрыгиваю резко. И кончаю. Прямо на снаряд. * ...так тихо. На палой хвое, под навесом ели мы приходим в себя. На откосе воронки. Еще кровь шуршит в ушах. Белочка начинает скрестись. Октябрьский тишайший лес вокруг. - Тебе хорошо было? Шейные позвонки всхрустывают: разве можно выразить словами?.. - Да я бы, - говорю, - взорвался б с упоением. Если бы он взорвался. Ее нога в шерстяном носке дотягивается до торчащего изо мха снаряда, поглаживает медь головки. - А жаль, что не взорвался... Отсырел. С войны нас поджидал. От нашей гаубицы, между прочим, - говорит она. - 152-миллиметровый. - Откуда ты знаешь? Может, он немецкий. - Знаю. Наш он. Я в детстве все учебники отца по пушкам каракулями разрисовала. Тогда ведь не было еще ракетных войск. И он артиллеристом был. Простым. - А сейчас ракетчик? 341 - И еще какой. Всеми ракетами, на Запад нацеленными, командует. Прикажут ему, он - раз! - и всех их разнесет. - А они нас. - Может быть... - Она закуривает мятую папироску. - Ты думаешь, война будет? - Войны не будет, но будет борьба за мир, - говорю я. - После которой камня на камне не останется. Последний московский анекдот. - А мне плевать, если и будет, - говорит она. - Что такое война? Это просто наша смерть. Ты боишься смерти? - Нет, не боюсь. - И я не боюсь, Раньше, когда в школе училась, боялась, а сейчас нет. Я и без войны уже, знаешь? Раз - люминалом травилась, второй раз - газом. - Знаю... - Вот. И мне плевать на эту жизнь. - А у тебя глаза разного цвета! - вдруг открываю я. - Ты об — 162 —
|