В Москву!

— Подожди, я записываю, — насмешливо сказал Борис и выключил, наконец, телефон.

— Вам просто заняться нечем, — говорила Нора, резко поворачивая голову, от чего ее волосы поднимались и опадали волной. — Поэтому вы и спорите. Вы столько бабла натырили в эти ваши девяностые, что теперь вы просто с жиру беситесь. А мы ничего натырить не успели. Потому что маленькие были. А теперь мы стали большие. И хотим просто нормально жить. Мы не научились воровать, убивать и не хотим учиться. Все эти ваши рассуждения про то, что человек человеку волк, и про то, что или ты или тебя, вся эта ваша жесткость и крутизна из ваших девяностых, которой вы гордитесь, как подростки, — нам все это кажется смешным. И старомодным. Мы-то знаем, что воровать и гадить — плохо. И даже не потому что безнравственно, а просто потому что плохо кончится. Рано или поздно. А если хорошо учиться и нормально работать — то и так станешь богатым и счастливым. А вы в это не верите. Вы думаете, что мы наивные. Это не мы наивные, это вы отстали от жизни. Можно я закурю?

Борис молча кивнул.

— Прикол в том, что таких, как мы, скоро станет больше, чем таких, как вы, — сказала Нора, прикурив сигарету. — Потому что вы стареете и умираете, а мы рождаемся и растем. И скоро у нас будет нормальная страна. Без всяких ваших идей. И без вашего воровства и вашего лицемерия, — Нора сделала большую затяжку и вдруг замолчала.

— Если, конечно, Толик все не испортит, — к чему-то добавила она.

Борис взял Норину руку — без нежности, а скорее с недоумением — как странное растение в цветочном ларьке. Он сказал:

— Ты знаешь, у меня сейчас такое чувство, как будто я первый раз тебя вижу. Сижу и думаю — кто ты такая? Ты меня просто пугаешь.

Нора выдохнула сигаретный дым и сказала:

— Я — твое будущее. Не бойся.

И засмеялась.

Борис вышел из машины, Нора вышла тоже. Они как-то быстро и скомканно попрощались: Борис прижал ее к себе, наступил случайно ей на ногу, хотел поцеловать в губы, получилось куда-то почти под самые ноздри, взял двумя руками ее голову, чтоб заглянуть в глаза — ее волосы застряли в его часах. Распутывая Норины волосы, Борис нервничал, ворчал, что уже давно пора вылетать, и, освободив часы, торопливо ушел.

Нора села обратно в машину, забыв, что приехала на своей. Водитель, который во время их разговора с Борисом гулял неподалеку, сел тоже. Деликатно прочистив горло, он спросил:

— Куда поедем, Нора Аркадьевна?

Нора молчала. Мысленно она продолжала говорить с Борисом, жалея, что не успела сказать еще про Сталина, которого Борис ненавидел и хотел, чтобы Россия за него покаялась перед всем миром. «Я бы ему сказала, — думала Нора, — что даже смешно об этом спорить, потому что это было так давно. Сталин какой-то. Чего о нем спорить? Вы еще про Александра Македонского поспорьте — молодец он был или не молодец».