11. «Ист-порт»

Вот, бля. А назавтра уже сижу с Олли Мейсоном в «Ист-порте», в Данфермлине. Он приволок мои шмотки в наглухо застегнутой сумке, сидит и извиняется, и нет конца его извинениям:
— Прости, Джейсон. Ты пойми, все из-за жены. Ей не понять моей тоски, а мне просто необходимо это... мн-эээ... символическое единение с дочерью. Джун — замечательная женщина, но такая упертая!.. Вот мы с тобой можем по-иному смотреть на вещи, а она — нет.

Знает, пиздюк, как мне яйца облизать; в этом умении ему не откажешь. Иная гейша всю жизнь на обучение потратит, но с Олли и близко не сравнится. Ну, просто автор трактата «Все, чему вас не научат в бизнес-колледже». Нашел, однако, мой клитор и долбит в точку:
— Что ж, свободомыслие — в традициях славного Файфа; горжусь, еб те.
Олли кивает, и в этом жесте — словно тайный знак взаимопонимания всех ученых мужей мира.
— Даже не представляешь, как ты мне вчера помог. — Он поднимает кружку темного на тост, я повторяю ответным движением. — Считай, что запрет аннулирован. Я был в комитете, они согласны, что мы приняли поспешное решение, и результат игры с Моссмэном остается в силе. Теперь Джейсону Кингу предстоит сыграть с Дереком Кларком из Перта в следующем туре кубка! Твое здоровье!
— Твое! Всегда рад помочь, Олли. Но идти через весь город в женской одежде, как полный опездал!..
Смотрю, брови у этого засранца собрались в кучу; хмурься, хмурься.
— Мн-эээ... Ну, прости, пожалуйста.
Очень нехуевый «Гиннесс». Слизываю «кремовую пену» с верхней губы.
— Да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Меня одна знакомая подобрала и подвезла. Милая девочка, никаких дурацких вопросов; «гот», как и все они сейчас. Но не из тех, что по кабакам ошибаются, — поспешно добавляю.
— Вот и славненько, вот и славненько. Слушай, Джейсон, а ты не хочешь мне снова помочь? — И смотрит так умоляюще. — Вчера... это было словно очищение души. Если еше раз-другой... так же сильно... я бы избавился от всего наболевшего...
— Ну, Олли...
— Поверь, ты не пожалеешь, — перебивает меня старый пердун. — Пятьдесят фунтов лишними не бывают.
Да, есть над чем задуматься. А ведь это тема, как ни крути.
— Заметано. Но если будешь тискать, то готовь стольник, — говорю. — Без обид, но как-то не катит, бля, когда рядом мужик кончает, а юбок, кроме моей, в комнате ни хуя.
Олли смотрит грустными-прегрустными глазами, словно я скинул ореол священнодействия с этого предприятия, и остались лишь товарно-денежные отношения. Вот те, бля, бабушка, и Карлов Маркс. Впрочем, педрилло ломается недолго:
— Договорились. Только тогда я запишу все на видео. Смею заверить, исключительно для собственного... гм... излечения. Даю слово.
Опять призадумываюсь... А, была не была!
— Лады.
Олли-гатор не особо-то похож на извращенца, не станет он такую запись никому показывать.
— Джун сегодня в Эдинбурге, у нее поход по магазинам, — сообщает он мне шепотком.
Добив пиво, отправляемся к нему домой. Эх, чего не сделаешь за любовь к самой настольной на свете игре! Но уж если вышел на панель да раздвинул ягодицы, то только под сладкую музыку звонкой монеты. А че, бля? На том зиждется профсоюзное движение!
Олли устанавливает камеру на треногу, и понеслась. Ха, а у меня уже гораздо лучше с косметикой получается. Олли действует как заправский режиссер, и мне придется отработать каждый фунт.
Вот пиздюченыш, сунул мне в руки книжки всякие — «Маленькие женщины» там, «Джейн Эйр»; смотри, говорит, вдаль мечтательным взором, как будто прочитал, оно зацепило, а ты теперь обдумываешь.
И вдруг — хуяк! — я уже сижу у него на коленях, читаю ему вслух. Да, бля, сомнений нет: именно так малышка Кэтлин в детстве получала образование. У меня аж ебальник раскрылся, когда он говорит, мол, как ты восхитительно невинна. Это мне-то! Ну, смотрю, точно на мою жопу нацелился, опездал комнатный.
Слышу, дыхание у Олли участилось; щас будет в любви признаваться, как пидору и положено. Бедняга Кэтлин, придется изрядно почистить твое платьице.
Фуф, наконец, переодеваюсь. Спускаюсь к этому мудоблядину, а он уже ждет с речью:
— Джейсон, ты почти полностью помог мне справиться с горем. Я пересек бурливые волны океана скорби, и уже брезжит на горизонте светлая гавань спокойствия. Мнээ... что ты скажешь насчет еще одного сеанса?
— Может, пока хватит, Олли? Только не обижайся, я понимаю, что со своим горем каждый справляется по-своему. Но ты уж до этой гавани сам как-нибудь доберись, ладно? — отвечаю этому гондону.
Вроде до него доходит, потому как кивает. А вот уже отслюнявил купюры и дает мне.
— Что ж, спасибо. Если передумаешь, то знаешь, где меня найти, — говорит и провожает меня к выходу.
Меня просто колбасит от счастья, когда, пройдя по садовой дорожке и сделав ему ручкой, я похлопываю по карману с баблом. Заебись, бля!
Остаюсь в Данфермлине, мы с Крейви собирались затусить. Думаем сходить в больницу королевы Маргарет, повидать его мамашку. Только я собрался прошвырнуться по центру, как смотрю — у газетного киоска стоит Монти с парочкой своих шестерок. Это те самые, что отпиздили меня с Шеки в тот раз. Разворачиваю оглобли; к счастью, это мудачье как раз доеба-лосьдо каких-то педиков, меня просто не заметили. Пронесло!
Думаю, не навестить ли мне и свою старушенцию в отеле. Нет, пожалуй. Там этот мелкий пиздюченыш Арни Спермомет, еще выебываться будет. Да и вообще, сейчас уже Крейви подъехать должен. Пока я бродил по центру, стемнело; стало как у негра в жопе. Выбираюсь из центра на главную. Здание муниципалитета нависает над улицей, словно сказочный замок, утыканный башнями. Спускаюсь по дороге прямо к «Тэппи Туриз». Эту пивнушку знают все, и нетолько в Файфе. Ею некогда заправлял великий Стюарт Адамсон, ныне покойный, который играл в «Биг Кантри» и «Скидз».
Только я устроился с кружечкой «Гиннесса», слышу — за окном взревел двигатель мотика, и входит Крейви. Выставляю ему кружку светлого.
— Что в сумке-то? — спрашивает.
— Да так, шмотки. Пришлось бросить вчера тут у кое-кого да уносить ноги.
— А я ее знаю?
— А оно тебе надо?
Мы быстренько опрокидываем по кружке, потом седлаем байк. Ох и не люблю я эту конягу...
Мы заходим в палату, его мать сидит на больничной койке. Рядом — столик на колесах, на нем — тарелка со слипшейся макаронной кучкой. У старушенции течет из клюва, как будто мешок кокаина снюхала.
— Как вы, миссис Форсайт?
— Не знаю, Джейсон, сынок, надолго ли я задержусь в этом мире. Я уже и с отцом Магвайром поговорила. — Она переводит слезливые глаза на Крейви. — Вот если бы мой мальчик вернулся домой, женился на хорошей местной девочке, завел дом, семью...
— Ма, они здесь и рядом с испанками не валялись, — отвечает Крейви. — Особенно с теми, у которых все есть. — И мой друг рисует в воздухе нечто круглое; далекое, я бы сказал, от понятия «талия». — Вот это, скажу я, покатушки! Испанки... У меня в Сетубале девица была, я ей во все три дыры заколачивал.
Мать Крейви выпрямляется на кровати и отталкивает поднос с макаронами.
— Как будто мы этого не делали, сынок! Слышь, — оборачивается она ко мне, — думал удивить свою мать-старушку.
Да, есть над чем призадуматься.
— Вот ведь какая штука, миссис Форсайт: весь народ в «Готе», те, что постарше, в один голос об этом говорят. Рассказывают, что пока весь этот СП ИД не начался, в Файфе шла первостатейная ебля. Все это молодежи жутко интересно. Раньше, говорят, стоит на дискотеку зайти, и тебя отъебут — просто так,
за компанию! Эх, вот что такое «потерянное поколение»; мое поколение. И никакие «Лоренцо», — говорю я, распаляясь, — ни тем более кауденбитский «Майнерз Вэлфер» ни хуя со старыми добрыми временами не сравнятся!
— А вот этот вот красавчик, — она смотрит на сынишку, — считает, тем не менее, что секс изобрел он. Эх, ребятки, доживете до моего возраста, тогда поймете, что в жизни есть и другие радости.
Крейви с негодованием смотрит на больную мать, а потом его карие цыганские зенки недоуменно лезут на лоб.
— Ага, и ты будешь парить нам мозги, что загремела в больницу не потому, что у тебя зачесалось, как у мартовской кошки?
Бля буду, никогда бы не посмел разговаривать так со своей матерью. Да у меня потом ебло горело бы почище, чем Ларин жопельник после солярия!
— У нас с девочками из бинго была светская беседа под бокал вина. Что уже, в свободный вечер расслабиться нельзя? — строго одергивает его мать.
Так в основном и проходит весь вечер: то он ее подъебывает, то она его осаживает. А я сижу и слушаю.
На улице колотун — аж яйца звенят. Никакого желания опускать задницу на промерзшее сиденье мотоцикла нет. Думаю, не напиздеть ли мне ему, мол, свидание у меня в Данфермлине, да, да, с этой самой цыпой. А потом бочком-бочком, и на девятнадцатый, или на тридцатый, которые отходят от Холбит-роуд, или вообще на вокзал. А, была не была, стискиваю зубы и запрыгиваю в седло.
Крейви так крутанул ручку, что мои душа и жопа все еще пытались встретиться в Данфермлине, когда на горизонте перед нами показались окраины Кауденбита!
Поставить обе ноги на землю - вот оно, бля, счастье. Не успеваю порог переступить, как мой старик погнал:
- Тебе Том Кахилл названивал, бандюк ебучий. Держался бы ты от такого дерьма подальше, он до добра не доведет.
- Тебе вроде бандюки нравятся? Целыми днями бандитский рэп слушаешь.
- Черный бандит белому бандиту рознь!
- Ага, конечно. - Я слишком устал, чтобы спорить. - Чего он хотел?
Старикан пыхтит, сжав губы.
- Хуй знает. Послал его в пизду.
- Ты, бля, че...
- Шучу, шучу... Хотя так и подмывало. - Отец хмурится. - Смотри, не пришлось бы потом жалеть.
- Да ему просто человек на работу нужен, чистить стойло. - Я защищаюсь, подняв руки.
- Чистить! Знаю я, что он там чистит, жулик этот! - Старика просто заклинило на классовой теме. - Никому сейчас на работу не нужен рабочий человек.
В гробу я видал твои политинформации. Накидываю одежку поприличнее и намыливаюсь в клуб “Старкерз”. Есть у нас такая акула бизнеса, Эрик Старкер, это его клуб. Смотрю, над вывеской кто-то потрудился. Бля буду, местная шайка. Первую букву “р” в названии клуба замазали и написали сверху “л”. В клубе совсем детвора. За столиком сидят две девицы, размалеванные как хер знает что, я даже не сразу узнаю: это же Вея-Промокла и Вся-Вспотела. Одна из них мне машет:
- Эй, я тебя где-то видела.
Ой, думаю, боюсь-боюсь. Так и подмывает сказать: “Может, в Кауденбите?”. Вся-Вспотела классно выглядит, похожа на индейца, только-только с тропы войны. А вот чтобы уговорить свою залупу на Вся-Промокла, мне пришлось бы не одну кружку выхлебать. Сразу видна полнота девичьих интересов: залететь, покурить, проваляться весь день перед теликом.
- Ты вроде как по соседству с Элисон Брун жила? - спрашиваю Вся-Вспотела.
- Ага, ее младшая сестра Эвелин была моей лучшей подругой.
Ну как же, помню малышку Эвелин со скобками на зубах. Доктор Лектор, как я ее называл. В шутку, бля, конечно.
- Эй, мне казалось, твоя лучшая подруга - я, - вклинивается в разговор расстроенная Вся-Промокла.
- Конечно, но раньше-то я с ней дружила. Давным-давно, сто лет в обед, - быстренько успокаивает ее Вся-Вспотела.
А мне на ум все идут эти скобки. Вот интересно, надела бы их сейчас уже взрослая Эвелин? Ну так, разочек, бля. Чисто для прикола, - чтобы отсосать? Не удержусь, спрошу:
- Ну а типа, где она сейчас-то, эта самая Эвелин Брун?
Вся-Вспотела забирает бычок у Вся-Промокла и раскумаривает его.
- Да в Канаде. Уехала с Элисон и ее мужем. Они ей и денег на дорогу дали. У нее и самой, наверное, кто-то есть, я слыхала, ребенка родила.
- А Элисон?
- О! У нее вроде уже трое детей, - отвечает Вся-Вспотела, и Вся-Промокла согласно кивает.
- Что ж, все к тому и шло... Ну а вы, дамочки? Знакомы с радостями материнства?
- Че? - спрашивает Вся-Промокла.
- Детишки есть?
- У нее двое. - Вся-Вспотела тычет пальцем во Вся-Промокла; та тупо сияет улыбкой счастливой коровы.
Во взгляде коровы так и читается: “Сейчас он скажет, что я еще маленькая”.
- И где же они сейчас?
- Ма с ними сидит. - Тут она скривила рожу и говорит подружке: - Посмотри за курткой, схожу отложу личинку.
Она выходит, и Вся-Вспотела сразу выдает мне тайну:
- Опять с брюхом. Вон от него. - И кивает, закладывает мне какого-то малого из банды футбольных хулиганов. Вообще никакой он и не малый, а просто чудовище. Черные лохмы, белая футболка, гигантская варежка раззявлена — мух ловить.
— Большой Крэг. Сунул ей, когда вместе в парке тусовались. И теперь у нее три ребенка от трех разных отцов. — Вся-Вспотела неодобрительно покачала головой. — Разве это дело?
Я вот тоже хочу детей, но от какого-нибудь одного хорошего парня, и чтоб он со мной был.
Затягивается бычком и смотрит по сторонам.
— Ну разве это так много?
Здесь? Я тоже смотрю по сторонам. Здесь — это лотерея, и надо быть бесконечно везучей.
Меня не тянет на кислый базар, от такой болтовни только яйца вянут. Поэтому двигаю дальше па диско-залу, может, что поинтереснее подвернется? Хули там, на большинстве телок словно бирки висят: «Собственность футбольной банды». Только найдешь чувиху более или менее, только начнешь с ней в гляделки играть, и вдруг — бац! — тут же между нами возникает нечто, замотанное с ног до головы в клетчатую ткань, из которой сверкают акульи глазенки.
Вот это я и называю — «хуй дадут». Не лапать мне сегодня жопы... С таким же успехом можно прийти в эдинбургскую баню, хоть голым и с красной тряпкой на елдаке.
Взгрустнулось. Отползаю в уголок у барной стойки и беру кружку пива. И тут — хуякс! — кто-то говорит сзади:
— Никому, конечно, не возбраняется плевать на общество, но зачем же делать это в одиночку, Джейсон? Давай с нами.
Поворачиваюсь, ба! — Том Кахилл. И этот слоняра показывает мне на отгороженную ВИП-зону. А там уже сидит весь цвет общества Центрального Файфа. Даже Сэмми Хантер здесь, ну, тот, что написал научно-фантастическую повесть, как на Файф упал астероид, а никто ни хуя и не заметил. Написал он ее несколько лет назад, но как только его звезда стала меркнуть, подвалил ураган «Катрина» в Новом Орлеане. И этого долбака тут же назвали пророком. Типа полностью предвидел реакцию правительства на критическую ситуацию. Да тут, смотрю, вообще весь литературный бомонд Файфа собрался. Бля буду, рядом с Сэмми — Эки Шоу, поэт. Под него, считается, косит Джим Лишман. В литературном журнале «Чепмэн» даже что-то хорошее написали по поводу его памфлета «Пиздюк безобидный», так-то, бля.
Ебать мой хуй! Стоит зайти за загородку, как попадаешь в другой мир. Кругом ведерки со льдом, в них — шампанское. И все такие загорелые, сидят, про важные дела пиздят. Ни дать ни взять европейский клуб для плейбоев «Стрингфеллоуз» в Центральном Файфе!
— Джейсон Кинг, некогда наша надежда и опора в великом спорте королей, — это он меня так представил тусовке. — В прошлом — знаменитая собственность конюшни «Клифф Редмонд» в Беркшире; правду говорю, Джейсон?
Пиздец; теперь придется объяснять, почему я так и не стал жокеем, так никогда и не участвовал в профессиональных скачках. Ну а что сказать-то, если жизнь твоя началась в четырнадцать, а закончилась в восемнадцать?
— Угу, — говорю.
К счастью, Том Кахилл сам снимает с меня бремя объяснений: кивает на Сэмми и говорит:
— А ведь этот парень тоже когда-то собирался стать жокеем, и не только.
— Правда? — Я искренне удивлен. Фантаст-писака похож, скорее, на «и не только», чем на жокея.
А Том похлопал его по здоровенному пузу и говорит:
— Ну да, хотел стать жокеем, да отрастил жопея!
Все одобрительно ржут, а я думаю про себя: а ведь Том Кахилл не такой уж и гондон.