Карлики

– Правильно говоришь.

– Он ведь не врач, не хирург с ниткой и иголкой, – сказал Марк. – Нужно еще посмотреть, что он собирается делать, когда подходит к раненому, – зашить рану или перекроить, как ему нравится.

– Судя по тому, что ты говоришь, получается, что его нельзя назвать высоконравственным поэтом.

– Высоконравственный поэт? Если ты имеешь в виду, что в своих пьесах он не пережевывает одни и те же моральные установки, не противопоставляет откровенно хороших героев откровенно плохим, то я полностью с тобой согласен: никакой он не высоконравственный поэт. Если мы с тобой в этом согласны, то, в общем‑то, это я и хотел сказать. Давай выпьем и закажем еще по одной, чтобы уже окончательно закрыть вопрос о моральных устоях и, главное, нормах. А что, кстати, ты понимаешь под моралью?

– Я тебе так скажу, – сказал Пит. – Я над этим вопросом много думал и вот к каким выводам пришел. По‑моему, мораль в том смысле слова, в котором мы привыкли его употреблять, заключается в том, что нужно делать добро тем, кто с тобой рядом. Это некая ответственность, которую мы берем на себя, осознавая, что каждый из нас является членом общества и что все мы находимся в зависимости друг от друга. Но ведь этот тезис можно считать, пусть и с оговорками, справедливым только в приложении к отдельно взятой ситуации, развивающейся в определенное время в определенном месте. Он никоим образом не приближает нас к истинному и всеобъемлющему пониманию проблемы добра и зла, являющейся смежной с проблемой следования любым нормам морали, навязанным интеллектуальной частью общества. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.

– А что ты имеешь в виду?

– Ну, как бы тебе сказать, я не понимаю, как можно определить, что есть добро и зло, на основании сравнения результатов отдельно взятых поступков и действий. Добро – это продуктивное состояние разума, если хочешь, можешь называть его социальной добродетелью. Но то, что в одних обстоятельствах является продуктивным состоянием разума, в другой ситуации может оказаться стерильно‑бесплодным. Добро и зло, как видишь, мы определяем в зависимости от обстоятельств. Как и химикаты, они не являются ни произвольными, ни статичными.

– Посуду давай, – сказал Марк.

Он отошел к бару и вернулся с двумя кружками отличного горького пива.

– Твое здоровье.

– Давай отложим Гамлета в сторону. Это совсем другая история. А вот остальные – Отелло, Макбет, Лир – это люди, чьи величайшие добродетели по причине избыточного их количества оборачиваются пороками и недостатками. Въезжаешь, о чем я тебе толкую? Отелло ревнует из‑за избытка любви. Но давай присмотримся повнимательнее. Он любил лишь до тех пор, пока над его чувствами не довлела необходимость выразить их или признаться в них. К каким потрясениям в стране привело избыточное великодушие и чрезмерное благородство Лира, ты и сам знаешь. Макбет же пострадал оттого, что слишком много воображал о своей жене. В общем, все они сами виноваты в свалившихся на них неприятностях: не хотели признавать границы, в которых им предлагалось действовать. Чувства переполняют их, явно превышают по интенсивности способность к осознанным действиям. В общем, жили они явно не по средствам. А когда наступало время действовать, причем не по зову чувств, а по убеждениям, этих‑то убеждений у них и не оказывалось. Стоит измерить их поступки по самой общей, универсальной шкале справедливости, как выясняется, что они ведут себя далеко не лучшим образом. И в то же время по‑своему они правы. Они правы в той системе координат, в которой мы привыкли ими восхищаться и сочувствовать им. Но такое отношение к ним нельзя назвать высокоморальным.