|
— Сейчас же перестань играть! — закричал Манольос и вскочил на ноги. Никольос повернулся, посмотрел на него, но не перестал играть — он увлекся, и ему не хотелось оставлять свирель, которую он все еще держал у рта. — Замолчи, говорю! — снова крикнул Манольос. — Ты меня перебил на самом приятном месте, — сердито сказал Никольос и вытер свирель о колено. Из глаз Манольоса потекли слезы. — Что с тобой, Манольос, ты плачешь? — испугался пастушонок. — Да не мучайся ты, это же свирель, это обман, ветер! Манольос встал, хотел пойти, но колени его подогнулись. — Плохо мне, — прошептал он, — плохо… — Ты слышал звон воды? — спросил пастушонок и засмеялся. — Какой воды? — Я думал о воде, когда играл на свирели, и видел много воды — мне хотелось пить, — сказал он. Одним прыжком оказался он под каменным дубом, где висела котомка с большой деревянной флягой, на которой был вырезан козел. Это был подарок Манольоса. «Пойду лягу, — подумал Манольос, — меня знобит…» — Следи за овцами, — сказал он Никольосу, — я пойду в кошару делать сыр. — Там дрова сложены, — ответил Никольос, вытирая губы и грудь, по которой текла вода, — ты вскипяти молока, я скоро приду. Пастушонок смотрел, как Манольос шел, спотыкаясь о камни, и ему стало его жалко. — Если ты плохо себя чувствуешь, — крикнул он ему вдогонку, — оставь все и ложись, я сам сделаю сыр. — Почему ты это мне говоришь? — обернулся Манольос. — Потому что ноги твои, хозяин, заплетаются и ты совсем желтый. «Бедняга! — прошептал он с сочувствием, глядя вслед ковыляющему Манольосу, уже скрывшемуся за деревьями. — Видел я, как Леньо приходила к тебе. О, черт возьми! Да ведь она высосет у тебя все силы!» Никольос схватил с земли камень и с силой его швырнул. — Будь они прокляты, эти женщины, — громко закричал он, — будь они прокляты! Тут он снова увидел вожака стада Дасоса, который прохаживался перед ним, как будто опять бросая вызов на поединок; Никольос нагнул свою черную голову и бросился на барана… Придя в кошару, Манольос развел огонь в печурке и начал делать сыр, но почувствовал, что у него нет сил. Он весь дрожал и поэтому вышел посидеть на лавочке и обогреться в лучах солнца. Солнце уже заходило, и вскоре он услышал звон колокольчиков и крики Никольоса, который свистел и камнями гнал овец к кошаре. Мысленно Манольос перенесся в село, заходил в дома, в кофейню, прошел по площади. Потом поднялся наверх, вошел в дом попа, увидел старост, решающих, кто будет изображать Петра, кто Иуду, кто Христа… Снова видел гонимых христиан и священника Фотиса, его мужественную борьбу с сытым сельским попом и женщину, которая вскрикнула и умерла… В его ушах опять звучали слова Яннакоса — жесткие, насмешливые, полные правды: «Ты хочешь изображать Христа, а сам собираешься жениться и согрешить… Обманщик! Обманщик! Обманщик!» Мысленно он проник в комнату хозяина, увидел архонта; а еще раньше во дворе увидел Леньо, которая тесно прижалась к нему и грудью как бы ранила его; она спрашивала ласково, нетерпеливо: «Манольос мой, когда мы поженимся? Когда? Когда?» И потом… потом, когда он поднялся на гору и присел на минутку отдохнуть у колодца… — 88 —
|