|
Ну, будь здоров, я сказал бы тебе: перекрестись, но ты не христианин, ты осел; ну, тогда расставь свои ноги, облегчись, выпустив жидкость, которая тебе мешает, и давай нагружаться. Уже утро наступило. Пойдем, Юсуфчик! Яннакос быстро нагрузил ослика, взял палку и маленькую дудку, которой оповещал о своем приходе, открыл дверь, перекрестился, и двинулись они в путь в этот первый послепасхальный день, веселые и отдохнувшие. День сверкал, играл, спускался с неба, потом хлынул на землю и на село, и все заулыбалось: двери, окна, мостовые. Яннакосу захотелось поесть. Вынул он из котомки большой кусок хлеба, горсть маслин, головку лука и, счастливый, начал есть. «Какой чудесный мир, — думал он, — какой он вкусный, будто пшеничный хлеб!» Дверь соседки-вдовы была раскрыта; Катерина, подобрав платье, в расстегнутой кофточке, из ведра лила воду и мыла порог. Ее голые до колен ноги, гладкие и крепкие, блестели, словно литые; ее груди прыгали под кофточкой, как живые звереныши, вот-вот готовые выскочить наружу. «Плохая это примета с раннего утра», — подумал Яннакос и ударил ослика по крупу, чтоб побыстрее пройти. Но раскрасневшаяся вдова заметила его, поднялась и оперлась о косяк двери. — Желаю тебе успеха, Яннакос! — крикнула она, улыбаясь. — Смотрю на тебя и удивляюсь, сосед, как это ты можешь так жить — одинокий, как кукушка, и все улыбаешься и жуешь… Я не могу! Не могу, бедный сосед, и такие плохие сны мне снятся… — Какое поручение ты мне дашь, Катерина? — спросил Яннакос, чтоб изменить беседу. — Не хочешь ли зеркальце, флакончик духов? Что тебе нужно? На пороге, беспокойно блея, показалась овца вдовы; на шее у нее была повязана красная ленточка, вымя, полное молока, отвисло. — Хочет, чтобы я ее подоила, — сказала вдова, вздыхая, — переполнилось вымя и мешает ей; что и говорить, она, бедная, тоже женщина… Вдова нагнулась и нежно погладила овцу. — Сейчас, сейчас, — сказала она, — не торопись, вымою сперва порог, чтоб стал чистым, ведь столько грязных ног через него прошло. Втолкнула в дом овцу и повернулась к Яннакосу. — Плохие сны мне снятся, сосед, — повторила она и вздохнула. — Вот в эту ночь, перед рассветом, мне снился Манольос. Будто резал он на части луну и кормил меня ею… Ты, Яннакос, много скитался по белому свету, был и в Измире, говорят… Ты разбираешься в снах? — Хватит, Катерина, пожалей людей, не трогай их, — ответил Яннакос. — Ты думаешь, я не заметил, как вчера вечером ты подмигивала Манольосу? Неужели и с этим невинным существом хочешь позабавиться, безбожница? Не жалко тебе его? Он же обрученный, бедняга, не порть ему дело! И если об этом пронюхает Панайотарос, разве ты не понимаешь, что он его убьет? Жить нужно иначе, Катерина, возьмись за ум! Не говорил еще с тобой старик Патриархеас? Разве не сказал он тебе, что по решению старост, в дни таинств, на следующую пасху, ты будешь представлять Магдалину? — 52 —
|