Христа распинают вновь

Вдруг Марьори вздохнула, открыла глаза и увидела Манольоса.

— Здравствуй, Манольос, — сказала она. — Это он тебя прислал?

— Он, Марьори, Михелис.

— Он поручил передать мне что-нибудь?

— Да, Марьори. Привет.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Марьори горько улыбнулась.

— А что мне еще нужно теперь? — сказала она. — Привет, этого достаточно.

Она отвернулась, ее душили слезы. Потом взяла себя в руки, вытерла слезы и снова повернулась к нему:

— У меня тоже к тебе поручение, Манольос.

Сунула руку под подушку и достала ножницы.

— Помоги мне приподняться, — сказала она.

Манольос приподнял ее, подложил ей под спину подушку, усадил поудобнее. Марьори сняла косынку с головы, развязала черную шелковую ленточку, которая стягивала толстые каштановые косы. Она попыталась отрезать ножницами косы, но не смогла, — сил не хватило.

— Не могу, — сказала она, — не могу, Манольос! Помоги, пожалуйста.

— Ты их отрежешь? — спросил испуганно Манольос.

— Отрежь их! — ответила она хриплым голосом.

Манольос дотронулся до теплых, еще живых кос девушки, и его рука дрогнула.

— Отрежь их! — повторила Марьори.

Манольос отрезал одну косу, потом вторую, и руки его дрожали, словно резали живое тело.

Марьори взяла косы, посмотрела на них, покачала остриженной головой и вдруг, не сдержавшись, громко зарыдала. Потом наклонилась, вытерла волосами слезы, взяла косынку, медленно и осторожно завернула в нее волосы — как будто пеленала своего любимого умершего ребенка, — завязала уголки косынки и протянула узелок Манольосу.

— Возьми их, — сказала она, — отдай ему и передай привет от Марьори. Больше ничего.

ГЛАВА XVII

— Все хорошо, все хорошо, — говорил самому себе поп Фотис, шлепая босыми ногами по грязи. — Все хорошо, слава богу!

За ним, ссутулившись, шел Манольос, с ужасом думая о том, что в его котомке лежат завязанные в белую косынку две девичьи косы. Как будто за плечами он нес мертвеца!.. Небо грозно нахмурилось, раздался гром, пошел сильный дождь.

— Все хорошо, все хорошо! — снова прошептал поп Фотис и ускорил шаг.

Он молча и торопливо шел под проливным дождем, глядя себе под ноги. Стая журавлей пролетела над его головой, но он не поднял глаз, чтобы взглянуть на них. Он почти бежал. Только к вечеру, когда сквозь завесу дождя уже показалась острая вершина Саракины, он обернулся к Манольосу и сказал ему:

— Будем бороться, Манольос! С одной стороны — архиепископы, попы, старосты, ослепленный народ, с другой стороны — мы, несколько босоногих, и Христос. Не бойся, Манольос, мы победим!