|
— Его племянница… — тихо сказал какой-то старичок. Через час по всему двору из уст в уста прошла весть, что владыка проснулся; один слышал, как скрипнула кровать, другой, как архиепископ кашлял, а третий, как он полоскал горло. — Он пьет утром по сырому яйцу, чтобы поставить голос… — сказал старичок. Все почтительно зашевелились и робко посмотрели на окно с закрытыми ставнями. Послышался сильный кашель, сморканье, потом легкое кряхтенье и плеск воды. — Теперь он умывается… — опять сказал старичок. В молчании все прислушивались к звукам, доносившимся из дома святейшего отца. Через четверть часа они услышали скрип стульев и звон чашек, тарелок, ножей, вилок. — Теперь он пьет кофе… Через полчаса послышались визгливые голоса и плач. — Теперь он бьет племянницу… Через некоторое время заскрипела лестница и стало слышно, как кто-то громко высморкался. — Теперь он спускается! — сказал громче, чем раньше, старичок и первый вскочил на ноги. Все встали и не отрываясь глядели на дверь. Послышался громкий бас: — Ангелика, кто пришел первым, пусть зайдет! Открылась дверь, появилась толстушка с покрасневшими глазами, сделала знак попу Фотису. Поп Фотис прошел вперед, вошел в дом и закрыл за собой дверь. Архиепископ стоял перед круглым столом. Был он невысокого роста, крепкий, с короткой седой вьющейся бородой и бородавкой на носу, которая делала его похожим на носорога. — Слушаю тебя, — сказал он. — Покороче! Мне кажется, что я тебя видел. Ты не из беженцев? Говори. На секунду рассерженному попу Фотису захотелось уйти — уйти, сильно хлопнув дверью. И этот человек — представитель Христа на земле? И он проповедует людям справедливость и любовь? Разве можно ожидать от него справедливости? Но поп Фотис сдержался. Он вспомнил детей Саракины, надвигающуюся зиму и открыл уже было рот, чтоб заговорить, но архиепископ жестом остановил его. — В следующий раз, — сказал он, — идя к епископу, надевай туфли. — У меня их нет, — ответил поп Фотис. — Были, а теперь нет, извини меня. И Христос ходил босиком, уважаемый епископ. Архиепископ нахмурил брови. — Мне говорил о тебе поп Григорис, — сказал он, угрожающе покачивая головой. — Он говорил, что ты строишь из себя Христа, обещаешь установить равенство и справедливость на земле… И не стыдно тебе? Хочешь, чтобы не было больше богатых и бедных, и уж конечно, и архиепископов… Бунтовщик! У попа Фотиса застучало в висках. Он сжал кулаки, но снова вспомнил голодных саракинцев и сдержался. — 279 —
|