Христа распинают вновь

— Это солнце! — прошептала восторженно одна из женщин. — Это солнце!

— Это святой Илья, не бери на себя греха, дорогая Марьори, — сказала другая.

— Это одно и то же, — добавила третья. — Бейте поклоны, скорее закончим обедню.

Солнце уже зашло, но звезды еще не появились, — свет отчаянно боролся с тьмой. Он поднимался на гору, чтоб ускользнуть от тьмы, но ночь тоже поднималась за ним, преследовала свет, перебегала с одного камня на другой, — и так до последнего оплота, до белой церкви пророка Ильи, на вершине горы. И вдруг, как бы обессилев, свет исчез где-то за краем неба.

В это время пришли на праздник и беженцы, жители Саракины, бедные, оборванные, с запавшими от голода щеками. Отец Фотис шел впереди с железным монашеским посохом в руке. Они вошли последними в церковь, у них нечего было положить на подносы. С пустыми руками они направились к святому и поклонились ему.

— Прости нас, грозный пророк, — прошептал отец Фотис, глядя на святого, — и ты был беден, как и мы; ты тоже ходил в лохмотьях, как и мы; ничего у тебя не было, кроме этого великого пламени. Одна искорка твоего пламени горит и в нас, в беженцах Саракины! Прими наш привет!

Они поклонились, вышли на улицу и расселись на камнях, позади сытых и довольных ликоврисийцев.

— Вы простите моих земляков, сказал пристыженный Михелис. — У них котомки полные.

— Бог их простит, — сурово ответил поп Фотис, — бог, а не я.

И умолк, но глаза его метали молнии. Он вернулся сегодня утром с пустым мешком — никто не подал ему милостыни. И теперь, смотря со скалы вниз, на скошенные поля, он действительно был похож на пламенного пророка Илью.

— Эта земля — их собственность, — добавил отец Фотис, — и пусть она их радует. Пусть господь позволит нам заслужить небеса.

И больше не сказал ни слова.

Участники праздника расстелили свои разноцветные ковры вокруг церкви, развязали битком набитые котомки и замололи челюстями. Поднимались вверх фляжки, вино, булькая, лилось в глотки. Вскоре уединенная обитель наполнилась беспорядочным шумом людских голосов, смехом, криками.

Кое-где среди камней зажглись огоньки. Они озарили возбужденные женские лица, девичьи шеи, закрученные усы. Висящий на церковной стене большой трехфитильный светильник освещал толстые щеки, тройной подбородок архонта Патриархеаса, его раздвоенную белоснежную бороду и жующие острые зубы; два луча света время от времени падали на худенькие ловкие руки Марьори, которые резали жареного ягненка и ухаживали за неутомимо работающими челюстями старика.