|
— Скорейшего выздоровления, архонт, — сказал он хмуро и погрузился опять в свои невеселые думы. Показался Михелис, и церковь как будто озарилась. Он опоздал, потому что заходил к Марьори, ожидавшей его; она хотела поговорить с ним. В доме была только глухая старая нянька, преданная девушке. — Запоздал ты… — сказала Марьори, стоявшая за дверью в ожидании. Она тоже нарядилась, чтобы идти в церковь: надела свое лучшее платье, на шею нацепила красивое золотое ожерелье, доставшееся от матери, покрыла бледные щеки тонким слоем румян, которые ей принес тайком прошлой ночью Яннакос. Но глаза, окаймленные темными кругами, были красны, как будто она плакала. Она держала в руке платочек и время от времени прикладывала его к губам. — Зачем ты меня позвала? — спросил Михелис с беспокойством. — Почему ты такая измученная, моя Марьори? — Отец торопится, хочет, чтобы мы повенчались. — Разве мы не договорились, моя Марьори? Не прошло и года с тех пор, как мать умерла, нельзя… — Торопится… — повторила девушка вполголоса. — Каждый день ворчит, встает ночью, ходит взад и вперед, не спится ему. — Но почему? Что с ним случилось, почему он так торопится? — Не знаю, мой Михелис, не знаю… — пробормотала Марьори, и голос у нее задрожал. Она прекрасно знала, почему торопился старик, но не могла признаться. Она чувствовала, что болезнь разъедает ее легкие, и понимала, что старик прав, следовало торопиться. — Отец не любил моей матери, — сказал Михелис. — Была она старше его, рано постарела, ворчала на него… И она ему надоела, ему совсем не было ее жалко, когда она умерла; но теперь отцу неудобно нарушать обычай, ведь не прошло еще года, а он первый архонт села и должен подавать пример… Ты поняла, Марьори? — Поняла я, поняла… Но мой отец торопится, говорю тебе, и кричит на меня… Я не могу больше! Ей захотелось кашлянуть, но она удержалась; приложила платочек ко рту. В ладонях Михелиса дрожала ее худенькая влажная рука. Михелис посмотрел на нее и вздрогнул. Она действительно будто истаяла; под прозрачной кожей, покрытой пушком, просвечивали кости; можно было ясно увидеть очертания черепа. — Марьори моя… — прошептал он и прижал ее руки к своей груди, — Марьори моя… Словно она уходила от него, и он старался ее удержать, словно она была горстью песка и ускользала. — Михелис мой, — промолвила девушка, стараясь сдержать слезы, — Михелис мой, уходи! Отправляйся в церковь; приду и я скоро… Запоздали мы, иди, и пусть нам господь бог поможет! — 109 —
|