|
— Вообще-то кое-кого из них я старалась забыть, — говорит она с сексуальной улыбочкой. Не могу удержаться от вопроса: — А сколько… сколько их у тебя было? — Не знаю. Я ж их не считала. Может, сорок. Шлюха. — Сорок? — По-твоему, это много? У моей подруги уже сто сорок или около того. Вот так вот. У Тарантино в этой стране обнаружились более удачливые соперники — 139 шустрых кобелей. Кажется, ему пора пополнить свой списочек адресов рождественских открыток. — A y тебя было шестьдесят семь? — спрашивает она. — Женщин?.. А, ты о жертвах? Ну да. Шестьдесят семь лохов навынос. Шестьдесят семь поросят на вертеле. — И ты их всех до одного помнишь? — Стараюсь не забывать. — Ты о них часто думаешь? — Никогда. — Тебе никого не жаль? — Нет. — Как такое возможно? У тебя совсем нет совести? — Наверно, она в глубокой заморозке. Тебе не жаль твоих… — Моих любовников? — уточняет она с ледяной улыбочкой. — Нет. — Нет? Ты пустила в себя сорок парней, и после этого тебе никого из них не жаль? — Как я могу их жалеть, если я до сих пор с ними постоянно встречаюсь? Так, мне вешают на уши зимнюю лапшу. — Ты до сих пор… Ты постоянно с ними встречаешься? Со всеми сорока? — «Встречаюсь» не в том смысле. Просто… сталкиваемся на улице или еще где-то. Город-то небольшой. Все заходят в кафе. — О’кей. И поэтому они тебя устроили официанткой. Моника Левински на глазах превращается в Бритни Спирс. — Слушай, ты. Заткни фонтан! Ты, киллер, смеешь в чем-то обвинять меня? Одно дело убивать людей и другое — заниматься с ними любовью. Как можно сравнивать? — Любовь и смерть одинаково важны… — Любовь тут ни при чем. Речь о сексе! — Еще важнее. Она вскакивает с дивана с криком: — Да пошел ты! — И вылетает из комнаты. Но через мгновение возвращается, словно до нее вдруг дошло, что это ее дом, а не мой. — Сама не знаю, почему я тебя пригрела! Мне следовало бы позвонить в полицию или хотя бы Торчеру, а вместо этого… А! Ну-ка встал! Вали наверх! Чтоб я тебя здесь не видела! И только попробуй еще раз открыть рот! — Прости. Моя вина. — Да пошел ты! — Я уйду… чуть позже. Пожалуйста, сядь. Она уходит на кухню перекурить, а тем временем я устраиваю небольшую порку зеленоглазой обезьяне. Ревность, моя старая назойливая тетка, вечно приходит непрошеная на мои свидания. С тех пор как моя ганноверская подружка, дочь оптометриста, бросила меня в русском стиле, моя жизнь проходила под знаком этой матроны. Хильдегард, девушка восьмого дня (у меня как у новоявленного иностранца, говорившего на ломаном немецком, шансов было в принципе не много), носила водолазки через день, играла на скрипке с ангельским выражением лица и не употребляла бранных слов, зато при расставании призналась, что изменяла мне с семнадцатью мужчинами. Семнадцать долбаных немцев. Конские хвосты, усы и все такое прочее. Это признание, по ее разумению, должно было облегчить мою участь. — 59 —
|