Философы с большой дороги

раскопал, было тут же связаться с издателем, а там пожинать славу и

наличные, однако я размяк и не уступил с ходу этому побуждению, лежащему в

основе всех наших поступков.

Прежде всего я куда-то ее засунул. Через год я вновь обнаружил ее - она

завалилась за обивку кресла. Две недели ушло на перепечатку титульной

страницы и адреса - не мог же я отправить рукопись в издательство в

неподготовленном виде. Уик-энд был съеден угрызениями совести, уязвленной

моими пиратскими действиями, чисткой стиля, призванной придать книге хоть

какие-то черты моего интеллектуального отцовства, - последнее выражалось в

том, что я внес правку ручкой, заменив некоторые глаголы на синонимы

помоднее. Месяц я покупал конверт, а купив - тут же потерял. Месяц или около

того я пытался его отыскать, затем еще месяц понадобился на то, чтобы купить

новый. Столько же - чтобы отнести посылку на почту. Собственно, я так и не

отправил рукопись. Я забыл ее в поезде (насколько я понимаю), однако

доброхот, нашедший мою посылку, послал ее по указанному на конверте адресу,

потому что в конце концов я нашел в своем почтовом ящике издательский

договор. Я могу быть чертовски настойчив, если захочу.

Способность Фелерстоуна принимать факты на веру объявила по этому

поводу забастовку. Все аспиранты и студенты старших курсов были приглашены

им на своего рода прием; он изобильно потчевал гостей шампанским, копченым

лососем и олениной и тщетно допрашивал их, пытаясь выяснить, кто же все-таки

стал жертвой подкупа, шантажа-или-лести с моей стороны и подрядился написать

эту книгу. Но он доставал расспросами совсем не тех, кого нужно; человек,

знавший, что к чему, (a) был забыт, (b) умер.

О чем я не напишу 1.2:

Жерар в старой гавани 1.3

Жерар резал правду-матку, не стесняясь моего присутствия. Я уже

накормил его и чувствовал себя довольно неуютно, сидя напротив старого

приятеля на жестком стуле; он переключился на английский, отчего его манера