|
– Говорить больше нечего. Вред причинен. Я выставлен перед всеми в Куала-Лумпуре дураком распроклятым. – Слушайте, Герберт. Ладно, расскажу, все равно скоро сами узнаете. Она вам напишет. – Напишет? О чем? – Помните человека по фамилии Бэннон-Фрейзер? Толбот остановил машину на обочине, очень осмотрительно. – Бэннон-Фрейзер? Он ведь еще здесь? – Поехал на курсы в Куала-Лумпур. Я встретил его. Вместе с Энн. Они вместе уезжают. Толбот на секунду задумался и предупредил: – Нечего таким манером выкручиваться. Не стоит все сваливать на кого-то другого. – Но это правда. Он работу нашел в Сингапуре. Она сказала, собираются вместе жить. – Где они сейчас? Богом клянусь, если найду обоих… – Толбот сурово взглянул на Краббе. – Откуда мне знать, что вы правду сказали? – Сами скоро узнаете. Она вам письмо пришлет. – Откуда вам все это известно? Вы тоже тут замешаны? Клянусь Богом, когда их найду, будь я проклят… Где они? Где живут? Работник-малаец замешкался по дороге домой и глазел, открыв рот, на машину, в высшей степени пораженный возбуждением Толбота. Краббе махнул ему, чтоб убирался. – Не знаю. Она не пожелала сказать. – Я их найду. Обыщу чертов город. Ему конец. Им обоим конец. – Не стоит, Герберт. Вы ничего сделать не сможете. – Не смогу? Я их разоблачу. Оповещу про них всю эту чертову Федерацию. – Он крепко стиснул руль, опустил голову на клаксон, словно хотел охладить ее. Потом поднял взгляд и сказал: – Что она за женщина? Проститутка? Сперва с вами, потом с этой другой свиньей. Я ее просто не понимаю. Просто ничего не знаю о ней. – Мы только обедали вместе однажды вечером. Вот и все. Толбот принялся всхлипывать, хотя глаза оставались сухими. – Вам не кажется, что это к лучшему? – сказал Краббе. – Знаете, ничего из этого не получалось. Честно признайте, ведь так? Я в первый же день понял, как только вас обоих увидел, что ничего не выходит. – И утешительно потрепал толстое трясущееся плечо. – У меня, кроме нее, ничего нет, – рыдал Толбот. – Я ей все отдал. – У вас еще много всего, – сказал Краббе. – Работа, поэзия. Знаете, из великой печали рождается великая поэзия. – Великая печаль, – шмыгал Толбот. – Никогда больше не буду писать. – Слушайте, – сказал Краббе, – поезжайте ко мне домой. Расскажите все Фенелле. Она поймет. Посочувствует. Вспомните, вы оба поэты. Меня можете в школу забросить. Я машину в школьном гараже оставил, подумал, там надежней, смотритель па месте. Я ее заберу и подъеду через полчасика, потом можно вместе перекусить. — 98 —
|