|
- И на кого же он, по-твоему, работает? Ответил он гениально: - Это не так уж важно. Чем он здесь занимается? - Костел реставрирует. - А живет? - У его шведских друзей здесь pied-a-terre*. * Квартирка на случай приезда (фр.) - Где ты с ним познакомилась? - В Гданьске. - Кто он? - Студент. - А в Париже как? - Приехал. - Так вот - сел на поезд? - На паром. Он через Швецию. Там у него друзья. Он попросил, чтобы друзья пригласили. Друзья пригласили. - И его выпустили? Из лагеря социализма? Ты там была, но ничего, как я вижу, не поняла. Возможно, ты даже полагаешь, что все это путешествие из одного мира в другой предпринято ради твоих красивых глаз. Зная, что за мной признается только интеллект, я не ответила. Униженно молчала. - Тебе скоро восемнадцать. Как можно быть такой наивной? - Я не думаю, что он агент. - Я не смогла удержаться от своей маленькой мести. - Ему на все на это наплевать. - Ах, наплевать? Такой аполитичный. Может, он с Франко той же веры? Я удержалась и ответила, что он nadist*. Но это тоже оказалось плохо. * Нигилист (исп.) - Все они там такие, - сказал он. - Ни во что не верят. Лучший питательный бульон для вербовки. - Он не агент, говорю тебе. Обычный парень. - То есть, ты даже возможность исключаешь? Тогда прекрасно. Иди. Но помни, что на карту своих низменных страстей ты поставила тридцать лет борьбы с фашистской диктатурой. Збышек вернулся в Польшу. Он написал, что ушел от родителей и живет теперь в Кракове. В его келье жутко холодно. Просил прислать свитер. Я должна была просить деньги даже на метро. На свитер для него я не могла. В ситуации, когда мать десять лет ходила в одном и том же плаще, а отец был вынужден курить "голуаз" и вместо пива в кафе заказывать кофе. Я одолжила у Симон. В последнем своем письме Збышек благодарил, хотя, писал он, свитер оказался на несколько размеров больше. Когда я вернулась из Москвы на первые каникулы, все мои личные бумаги были снесены в подвал, где их к тому же затопило зимой. Возможности опереться на документы нет, поэтому история первой любви остается еще более туманней, чем тогда, когда, изведав объем своей несвободы в так называемом "свободном мире", я подбирала в Латинском квартале свитер на предмет иллюзии, мечты, кошмара - но только не на реального человека, которому там, на Востоке, было холодно. Инеc дышала жаром. Рот ее обветрился и вздулся, как апельсиновые дольки. Не найдя застежки, он разорвал в отчаянии, но было поздно - сосок ускользнул. - Я так хотела, что не могу сейчас. Через полчаса он пришел к выводу, что это ему не послышалось. Голова ее лежала у него на плече - там, где, как у каждого военнообязанного, у него имелась выемка для приклада. Утопив плечо, он переложил ее головой на подушку, она повернулась к стене. Уснула она в ботинках - с сине-бело-красными ярлычками в швах заношенной замши. Он расшнуровал и снял - благодарно ноги поджались. Он ее укрыл половиной вытертого шерстяного одеяла. — 21 —
|