|
В половине шестого мы забрались в автобус, который шел из аэропорта. Лу по-прежнему не вспоминала о лекарствах. Может быть, она и вовсе забыла о них, но я все же решила не полагаться на случай и найти какой-нибудь выход из положения. О «Вивамаксе» речи не шло: такое нельзя давать тем, кого любишь. Папа от этих таблеток уснул, и что они сотворят с Лу — это еще вопрос. Может быть, зелье пробудит в ней дикие мании. Наконец, я остановилась на одном варианте, не самом удачном: в крайнем случае, мы с папой могли бы попробовать проникнуть на склад медикаментов больницы. Хотя я, конечно, понимала, что это дурацкая мысль. Мы вышли из автобуса, оказавшись среди зимнего пейзажа: звездного, прекрасного. Интересно, подумала я, обрадуется ли папа, когда увидит нас. Он лежал один в палате на четверых. Конечно, его можно навестить, сказала нам медсестра в приемном покое. В палате было темно, но фонарь за окном светил, как луна. Свет падал на дальнюю кровать, в которой можно было различить бугорок. Лу в нерешительности остановилась у двери: казалось, она подумывает сбежать. Я подошла к кровати с бугорком. Из-под желтого одеяла торчала прямая нога в гипсе. На подушке виднелась курчавая каштановая голова. Губы растянулись в улыбке, хотя улыбаться, наверное, было мучительно из-за раны — от верхней губы до виска. —Привет, пап! Он ничего не ответил. Затем я услышала пыхтение, похожее на звук велосипедного насоса. В этом пыхтении мне удалось различить смешок, хотя он был скорее виден, чем слышен. Папино лицо стало похоже на цветок, распустившийся после дождя. —Ты все-таки приехала, — скорее прошептал, чем проговорил он. —И Лу тоже. Услышав свое имя, Лу тихонько подошла и встала рядом, словно для семейной фотографии. —Это Элли придумала, — трусливо сказала она. —Идите ко мне, — папа распростер объятья. Мы улеглись по обе стороны от него: больничная кровать была узкой, но мы уместились. Папа обнял нас, и в это мгновение я почувствовали, как он рал, что мы приехали. Кажется, потом мы заснули. Поговорить можно было и после: сейчас нам просто нравилось лежать в папиных объятиях, в теплой постели. И знать, что мы все-таки добрались туда, где он. Дверь распахнулась, и нас ослепил свет верхней лампы. Послышалось звяканье посуды и громкий скрип столика на колесах. Только оказавшись у самой кровати, медсестра, которая принесла папе вечерний кофе, заметила, что он в постели не один. —Господи ты боже мой! — ахнула она, едва не уронив поднос. —Позвольте представить моих дочерей! — произнес папа. — Встаньте, девочки! Это медсестра Анника. — 60 —
|