|
– Нам нужно поговорить. По серьезному делу. Только, пожалуйста, без раскруток. Он промолчал, Андрэ принес альбом, Вилия вернулась с булькающей джезвой, и снова рассыпался бестолковый разговор ни о чем. Через полчаса Абай откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Все сразу замолкли и в наступившей тишине, сквозь общеинтеллигентное выраженье его лица начали проступать черты Мастера. – Душно, – сказал он, открыв глаза. Накурили. Хочу на воздух. Таня, составишь мне компанию? Мы вышли вдвоем, сумерки валились на Вильнюс, словно снег. – Покажи мне старый город, – попросил Абай. Мы гуляли по Вильнюсу около двух часов: постояли у ратуши, покрутились по кривым улицам, послушали бой часов на башне перед усыпальницей литовских королей. Пошел дождь, Абай распахнул зонтик, я взяла его под руку и чуть не заплакала от счастья. Мы прошли мимо университета, поднялись вверх и оказались на треугольной площадке посреди старого города, образованной пересечением трех улочек. На улицах и площадке было пусто, дождь разогнал прохожих, Вильнюс принадлежал нам одним. Я остановилась под старым фонарем, висящем на цепи, перекинутой наискосок через улицу. Фонарь скрипел, покачиваясь от порывов ветра, стоя под зонтом, мы образовывали перевернутый треугольник, похожий на сечение пирамиды или наконечник стрелы, вонзившийся посреди треугольной площадки. – Мне от тебя ничего не нужно, – сказала я, глядя в лицо Абая, – но хочу, чтоб ты знал. Я беременна, от тебя, буду рожать. Но мне ничего не нужно. Ничего, кроме твоей любви. Он закрыл глаза. Желтый, колеблющийся свет фонаря, пробиваясь сквозь черный нейлон зонта, удлинял тени, заострял нос, выделял морщины. Выражение лица Абая напомнило первый вечер в Оше, признание, вырвавшееся из глубины груди. – Держись подальше от нашей компании, Танюша,– вдруг сказал он, едва разжимая губы. Я этого ждала, да, этого я и ждала, но все равно во рту стало горько, а ноги налились свинцовой тяжестью. Дождь уютно постукивал по зонту, желтые блики со скрипом метались над нашими головами. Абай положил зонтик на плечо, неловко прижал его щекой, так, что я оказалась под дождем, стащил с безымянного пальца кольцо и тихо попросил: – Дай правую руку. Еще не понимая, в чем дело, я молча повиновалась, он надел это кольцо на мой безымянный палец, перехватил зонтик рукой и поцеловал в губы. Обратно мы шли молча, тесно прижавшись друг к другу, и не было в моей жизни более счастливых минут, чем во время той неспешной прогулки. Мой любимый, мой муж, мой Мастер, шел рядом, крепко держа меня за руку, а его ребенок, наше общее продолжение, пока еще незримо, но вполне явственно, зрел во мне. — 330 —
|