Никто нигде

Мы с Брюном постоянно оказывались рядом. О том, что чувствуем, не говорили — просто чувствовали это и молчали, ибо уважение к личному пространству другого человека призывало нас к молчанию.

В сущности, мы почти не общались напрямую. Просто разговаривали о природе, о вещах вокруг нас, обсуждали фильмы или стихи, нами прочитанные или написанные. О том, что означает для нас то или другое, мы не говорили вслух. Каждый из нас говорил скорее с самим собой, чем с другим — и просто оказывал другому честь, позволяя стать слушателем.

Я расчесывала Брюну волосы. Он покупал мне завтрак, и мы ели вместе, сидя на траве, под особым деревом. Смотреть друг другу в глаза нам было очень трудно — и, когда это все же случалось, меня охватывало все то же пугающее чувство потери себя.

Люди говорили, что мы любим друг друга. Я обиженно требовала, чтобы они не унижали то, что происходит между мной и Брюном, сравнивая это с обычными человеческими отношениями.

За год мы с Брюном очень сблизились, однако я так и не перестала бояться и страшно нервничать в его присутствии. Иногда даже смотреть на него казалось мне какой-то пыткой, почти нестерпимой. Как правило, рядом с ним я дрожала и запиналась. Он был очень на меня похож и знал, как вести себя в таких случаях — просто смотрел в пространство, не давая мне догадаться, что что-то заметил.

Он принимал меня просто и безусловно, так же, как я его — и это позволяло нам быть рядом не «друг для друга», а… просто быть.

Мы не старались отчаянно дотянуться друг до друга, как было бы в «их мире». Единственное, что было важно, — что кто-то мог коснуться меня эмоционально в «моем мире».

Однажды мы как-то случайно взялись за руки. Я пришла в ужас. Боль от эмоционально окрашенного прикосновения оказалась почти нестерпимой. Мы сели рядом, не разнимая рук, и молчали, привыкая к этому новому чувству. Мне казалось, я вот-вот умру.

Однажды я подвозила домой одну девушку из университета. Мы проезжали мимо специальной школы, и я, указав на нее, заметила, что в свое время здесь училась.

— Не может быть, — ответила она. — Это же специальная школа.

— То есть? — не поняла я.

— Школа для детей с особыми нуждами, — объяснила она. — У меня мама там работает речевым терапевтом.

— Может быть, это только теперь так, — наивно предположила я.

— Нет, там всегда была специальная школа, — настаивала она.

— Можешь мою маму спросить.

Мы с Брюном лежали рядом на траве. Я рассказала ему о том, что сказала эта девушка.