Никто нигде

— В какой специальной школе? — уклончиво ответил он.

— Ты знаешь, о чем я говорю, — и я назвала адрес школы, чтобы пробудить его память.

— Ах, эта школа! — откликнулся он, вспомнив.

Я объяснила, что мне рассказала о ней женщина, мать которой там работает.

— Что со мной было не так? — спрашивала я. — Я была сумасшедшей?

— Нет, что ты! Просто, видишь ли… маленькая ты была, ну, немного странной — но во всем виновата твоя мать! На самом деле с тобой все было в порядке!

— А что со мной было? — расспрашивала я. — Пожалуйста, объясни! Я никого не обвиняю, мне правда нужно знать! Что со мной было?

— Тебя считали аутичной, — ответил отец.

Я спросила, почему.

— Ну, ты никому не давала подходить к тебе близко, да и разговаривала странно — просто без конца повторяла все, что говорят другие. Но не удивительно. Ведь мать постоянно орала на тебя и лупила, а того, что ты говорила, никто не слушал, — виновато объяснил он.

Я поблагодарила его.

Что означает слово «аутичный», я в то время не знала. Мне казалось, это значит просто «погруженный в себя». Да, я была погружена в себя. И что? Это я всегда знала. Всегда знала, что не люблю, когда меня трогают, когда говорят мне что-то ласковое или стараются узнать меня поближе. От матери я уже слышала, что в детстве долго не говорила сама, а только повторяла все, что говорили люди вокруг меня. Но все еще не понимала, почему это так сильно повлияло на мою жизнь. Наверное, я все-таки была психически больна — решила я и с головой зарылась в психологические книги, чтобы выяснить, чем же я таким болела. Но об аутизме ни в одной из них не рассказывалось, так что я продолжала блуждать во тьме.

Я переехала в город, сняла часть дома, купила себе фургон и поселилась в нем на заднем дворе. Пианино мое жило в доме. Я жила в саду с двумя кошками; козла я оставила в горах — там, где его дом.

Все свободное время я писала музыку, а теперь начала писать и песни — на это вдохновило меня знакомство с Брюном. Если я не писала музыку, то запоем читала книги по социальной психологии.

От Брюна я закрылась. Однако, в отличие от других людей, с которыми я так поступала прежде, он не прекратил существовать. В его обществе я чувствовала себя слишком реальной — и мне хотелось бежать. Различие для меня было очевидным. От одних людей я уходила, от других — убегала. Проблемы начинались, когда те, от кого я уходила, продолжали навязывать мне себя, считая, что я от них бегу, а те немногие, от кого я бежала, считали, что я просто ухожу, и чувствовали себя отвергнутыми и брошенными. Эти различия, на первый взгляд тонкие, исходили из прямо противоположных эмоций: я чувствовала все — или ничего.