|
Оно предъявило мне дарственную от двоюродного прадедушки на предметы (перечисление): понт, цепочка от понта, коньки фигурные, бородавка. Тот, другой — там, напротив — изменник, изменяющий верностью — да, тот пожизненный твой современник, твой двойник, двоянин, двоенет. Как он точен. Как здраво и зрело устраняет останки стыда. Ну, а часики справа налево, и другой коленкор у монет. Как он прав. Но где право, там лево, а где лево, там право всегда. Он смеется: «Да в этом ли дело? Разве это не твой кабинет? Ну и что ж, что где лево, там право? Разбираться не стоит труда: справа яма, а слева канава, посредине играет кларнет». Замечает твою слабонервность. Терапия нежна и тверда: «Не печалься: где верность, там ревность, а где ревность, там верности нет. Все эмоции связаны как-то с несомненною пользой вреда: роковой перевертыш инфаркта — милый доктор, веселый брюнет». «Но ведь полк же не клоп,— ты лопочешь,-и ведь клоп же не полк».— «Ерунда, мне без разницы. Если захочешь, для клопов мы напишем сонет». Он смеется — ты тоже смеешься, он напьется — и ты хоть куда, отвернется — и ты отвернешься, тень без тени и след без следа... 291 ..Л потом ты опять один. Умывается утро на старом мосту, вон там, где фонтан как будто и будто бы вправду мост, а за ним уступ и как будто облако, будто бы вправду облако, это можно себе представить, хотя это облако и на самом деле, то самое, на котором мысли твои улетели, в самом деле летят. ..А потом ты опять один. Есть на свете пространство. Из картинок твоей души вырастает его убранство. Есть на свете карандаши и летучие мысли, они прилетят обратно, только свистни и скорее пиши. ..А потом ты опять один. Эти мысли, Бог с ними, а веки твои стреножились, ты их расслабь, это утро никто, представляешь ли, никто, кроме тебя, у тебя не отнимет. Смотри, не прошляпь этот мост, этот старый мост, он обещан, и облако обещает явь, и взахлеб волны плещутся, волны будто бы рукоплещут, и глаза одобряют рябь. А потом ты опять один. 292 Музыка к кинофильму Нет грусти. Хруст костей. Кадят реторты. Кавалергарды громоздят гробы на грудь горбуньи. Грумы-септаккорды стремглав промчались на призыв трубы. Игра остра. Магистр-администратор, затраты страсти сократив, срастил гротеск и пастораль, и страх кастратов соединил с безумием горилл. А в партитуре дротики и копья, и колоколу некуда упасть, и драит хвост дракон, и шлет Прокофьев ему бемоль в разинутую пасть. Я садился в Поезд Встречи. Стук колес баюкал утро. Я уснул. Мне снились птицы. Птицеруки, птицезвуки опускались мне на плечи. Я недвижен был, как кукла. Вдруг проснулся. Быть не может. Как же так, — 208 —
|