Исповедь гипнотизера. Книга 2. Кот в мешке

С читателем, у которого эта книга есть и не сиротеет непрочитанной, сладиться просто: называй номера страниц, строчка такая-то. Но следует считаться преж­де всего с неимущими, ради них и позволим себе

172

роскошь обильных выдержек, с дорисовкой кое-каких подробностей на правах вживания.

Единственное сомнение: стоит ли отвлекаться от множества нынешних историй, живых и болящих, ради углубления в какую-то одну, поросшую быльем?

Если бы не уверенность в сходстве...

Маленькие секреты обычно переходят из уст в уста, большие оке, как правило, сохраняются.

Сколько пробелов в памяти человечества?.. Сколько судеб, сколько жизней и смертей, сколько ужасов и чудес погружено в невозвратное забвение?..

Вопрос, на который, быть может, ответят когда-ни­будь Всеведущие из других миров или наши потомки, столь же мало похожие на нас, как мы на пресмыкаю­щихся.

Меньше всего известна история детства.

Я ни разу не видел, чтобы непослушный ребенок начи­нал вести себя лучше после того, как его выпорют.

Читаешь ли Библию, Плутарха или сегодняшние хроники — кажется, будто в этом мире живут и творят безумства одни только взрослые особи, сразу таковы­ми и делающиеся; будто детства либо и вовсе нет, либо так, довесок, недоразумение. Только последние полтора века его, наконец, открыла художественная литература; только чуть более полвека назад соизволила заметить наука.

Завеса небрежения и беспомощности.

Между тем детство отнюдь не только неискоренимо-неудобственный придаток мира больших. Не только пробирка для выращивания членов общества.

Детство имеет свою неписанную историю, несрав­ненно более древнюю и фантастичную, чем все исто­рии взрослых, вместе взятые, свои законы и обычаи, свой язык и свою культуру, идущую из тысячелетия в тысячелетие.

Сколько веков живут игры, считалки, дразнилки, песенки? Сколько тысяч лет восклицаниям и междоме­тиям, несущим больше живого смысла, чем иные ора­тории и эпопеи?..

Вот пришел Телевизор, пришел Компьютер — и кажется, навсегда должны сгинуть прятки, казаки-раз­бойники, "дождик-дождик, перестань"...

Нет!

Детство останется.

173

Мало тех, кто способен проникнуть вглубь, еще мень­ше тех, кому хочется это делать.

Итак, грядет восемнадцатый век Европы, известный под титулом века Просвещения.

Еще помнится Средневековье; еще совсем недалеко Ренессанс; еще правят миром тронные династии — короли едва ли не всех европейских держав приходятся друг другу кровными родственниками, что не мешает, а, наоборот, помогает грызться за земли и престоло­наследие; еще многовластна церковь и крепок касто­вый костяк общества: простолюдины и аристократы — две связанные, но не смешивающиеся субстанции, как почва и воздух... Еще немного и Вольтер скажет свое знаменитое: "Мир яростно освобождается от глупости". Какой щедрый аванс.