История западного мышления

2. К гомеровской эпохе в греческом мифологическом сознании уже произо­шли существенные перемены: анимистическая, мистическая, ориентированная на природу матриархальная мифология — имманентная, всепроникающая, орга­ничная, негероическая — подпала под власть олимпийской патриархальной ми­фологии, носившей определенный, трансцендентный, расчлененный, героический и независимый характер. См., например, Jane Ellen Harrison, «Pro­legomena to the Study of Greek Religion» (Cambridge: Cambridge University Press, 1922) и Charlene Spretnak, «Lost Goddesses of Early Greece» (Boston: Beacon Press, 1984). Вместе с тем, как указал Джозеф Кэмпбелл в своей книге «Личины Бога: западная мифология» (Joseph Campbell, «The Masks of God: Occidental My­thology». New York: Viking, 1964), отголоски двойственного мифологического наследия греков можно найти даже внутри гомеровского канона — хотя бы в рез­ком сдвиге от мира «Илиады» и миру «Одиссеи».

«Илиада» представляет собой исторический эпос и воспевает величественные патриархальные мотивы: гнев Ахилла, отвагу, гордость, славу знатных воите­лей, мужскую доблесть, силу и ратное искусство. Местом действия в ней служит поле битвы самой жизни, где мужественные герои соревнуются на кровавом по­прище. Но эта жизнь, пусть и славная, коротка, словно день, и смерть знаме­нует трагический конец: после нее нет ничего ценного. «Илиада» тем и велика, что великолепно передает это эпическое чувство трагической напряженности. «Одиссея» же, напротив, не является увековечиванием какого-то коллективного исторического события: это эпос, живописующий странствия одиночки, наде­ленного необычайно своеобразным и ярким характером. В ней постоянно рас­сказывается о волшебных и фантастических явлениях, ей присущ совсем иной взгляд на смерть, больше внимания отведено в ней и женскому началу. Одис­сей, этот мудрейший из всех греческих героев, сражавшихся под Троей, прохо­дит через преображающие его приключения и испытания: встречается с волшебницами и богинями, спускается в подземное царство, приобщается к мрачным таинствам, переживает ряд смертей и возрождений — и, благодаря всему этому, торжествующий, дважды рожденный, получает наконец возмож­ность возвратиться домой, чтобы соединиться с Пенелопой, с возлюбленным женским началом. В подобном прочтении, сдвиг от «Илиады» к «Одиссее» от­ражает непрерывную диалектику греческого культурного сознания, оказавшегося между своими патриархальными и матриархальными истоками, между общена­родным олимпийским культом и древними мистериями. (См. Campbell, «The Masks of God: Occidental Mythology», 157 — 176).