1989 — 1990 Конец «холодной войны», крушение коммунизма в Восточной Европе

ПРИМЕЧАНИЯ

Введение

Поскольку сегодня особую важность приобрел вопрос рода и поскольку он напрямую затрагивает язык настоящего повествования, здесь требуется ряд всту­пительных замечаний. Как и в любом другом историческом изложении, време­нами различие между авторским взглядом и разнообразными взглядами, им описываемыми, может быть несколько затемнено, поэтому мне представляется целесообразным предварительно внести некоторую ясность в этот вопрос. Как и многие другие, я не нахожу оправдания для того, чтобы сегодня писатели упот­ребляли слово «человек» и «человечество»* или традиционные местоимения «он» и «его», говоря непосредственно о роде человеческом или о некой обобщенной человеческой личности (например, в выражениях «назначение человека», «отно­шение человека к окружающей среде» и т.д.)- Я признаю, что подобными терми­нами в данном контексте продолжают пользоваться многие серьезные писатели и ученые — в основном, это мужчины, но попадаются среди них и женщины,— и я сознаю, насколько трудно менять глубоко укоренившиеся привычки, однако, в конечном итоге, я не думаю, что подобному словоупотреблению можно найти приемлемое оправдание, диктуемое, главным образом, соображениями стиля (краткость, изящество, ораторский пыл, сила традиции). Таких мотивов — самих по себе достойных — недостаточно для того, чтобы оправдать подразуме­вающееся тем самым «отлучение» женской половины от рода человеческого.

* «Man» и «Mankind»: в английском языке эти слова обозначают прежде всего мужчину, и лишь затем некоего «обобщенного» человека.— Примеч. пер.

Тем не менее, подобное словоупотребление оказывается вполне коррект­ным — а на самом деле и просто необходимым для соблюдения семантической и исторической точности,— когда речь идет о том, чтобы отобразить способ мыш­ления, мировоззрение и сам образ человека (the human), что нашли выражение у большинства главнейших фигур западной мысли со времен древних греков и почти до наших дней. Ибо на протяжении всего своего существования западная интеллектуальная традиция вела свое происхождение недвусмысленно «по отцов­ской линии». С завидным постоянством (к которому сегодня вряд ли можно от­нестись с пониманием) эту традицию закладывали и формировали почти исключительно мужчины, писавшие для других мужчин, так что в конце концов такая «андроцентрическая» перспектива стала молчаливо приниматься за «естест­венную» перспективу. Не было случайным совпадением и то, что практически все основные языки, в рамках которых развивалась западная интеллектуальная традиция,— как древние, так и новые,— как правило, применяли для обозначения рода человеческого или некоего обобщенного человека слова мужского рода: например, anthropos (др.-греч.), homo (лат.), l'uomo (итал.), l'homme (фр.), el hombre (исп.), der Mensch (нем.), man (англ.), человек. Кроме того, и обобще­ния относительно человеческого опыта делались, как правило, с применением тех слов, которые в прочих контекстах обозначали единственно представителей мужского пола: например, aner, andros (др.-греч.); man, men (англ.). При ана­лизе этой тенденции следует помнить о ряде сложностей: в каждом языке суще­ствуют свои грамматические условности в обозначении рода, свои семантические особенности, оттенки и обертона; разные слова в разных контекс­тах предполагают разные степени и формы исключительности или пристрастия; к тому же, все эти переменные неодинаковы для разных авторов и для различных эпох. Однако и сквозь все эти наслоения просматривается очевидный языковой крен в сторону мужского рода, характерный практически для всех мировоззре­ний, последовательно представленных в этой книге. Нельзя оставить такой перевес без внимания, не исказив при этом сущностного смысла и структуры этих культурных воззрений. Этот перевес представляет собой не просто одну из языковых особенностей: скорее, это языковое проявление глубинной и систем­ной — пусть по большей части и не осознанной — мужской предрасположеннос­ти в характере западного мышления.