Внутренний раздел

[91] Подлинная жизнь мудрого — это самоскрывающееся “возвраще­ние к Единому”. А подлинное призвание форм культуры, согласно Чжу­ан-цзы, состоит в том, чтобы через себя явить Незримое.

[92] Глава XVII. Осенний разлив.

Среди всех глав Внешнего раздела глава “Осенний разлив” кажется наиболее цельной и близкой текстам Внутреннего раздела. Так, про­странный диалог духа реки и духа океана развивает и уточняет многие положения, высказанные в первых двух главах книги. В помещенных следом диалогах угадывается неповторимый гений самого Чжуан-цзы — блестящего полемиста и иронического фантазера.

[93] В тексте буквально: “с человеком одного угла”, т. е. человеком, признающим только один способ познания истины.

[94] Пять Царей и Три Правителя — вошедшее в традицию общее название мудрых правителей древности.

[95] Данное суждение принадлежало Хуэй Ши.

[96] Скакун Хуалю — легендарный конь, прославившийся своей рез­востью.

[97] В этом кульминационном пункте диалога Хэбо и Духа Океана полезно уточнить основные выводы их беседы. Вначале Чжуан-цзы обосновывает тезис о нереальности всех различий, направленный про­тив софиста Гуньсунь Луна — главного объекта критики Чжуан-цзы среди “любителей рассуждать”. Различия между вещами, доказывает даосский философ, невозможно установить ни на основе данных чув­ственного восприятия, ни путем отвлеченных размышлений. Но затем Чжуан-цзы подвергает критике и сформулированное Хуэй Ши понятие нераздельного единства: такое единство не может быть логически обо­сновано. В итоге Чжуан-цзы воздерживается от окончательного сужде­ния о сущности вещей, принимая идею само-противоречивой реальности (реальности как превращения) и многосмысленности естественной речи. Своими “нелепыми суждениями”, разговорами “вокруг да около” он внушает опыт внутренней уверенности в присутствии правды, предстаю­щей вездесущей иллюзией, вселенским сном. Практический вывод из рас­суждений Чжуан-цзы состоит в призвании относительности всех ценно­стей. Но что в таком случае ценного в самом Пути? Чжуан-цзы вынужден обращаться к внутреннему постижению: мудрый живет и говорит “как все”, но, пребывая в этом нескончаемом сне людского мнения, он “осознает порядок природы” и способен безошибочно определять значение всякого события, блюсти “равновесие вещей”. Поэтому он “не тер­пит никакого урона”. Перед нами, конечно, не столько умозрительный вывод, сколько призыв “найти себя” в повседневной жизни. Последнее слово Чжуан-цзы вновь облекается в оболочку метафоры: “Небесная правда” уподобляется биологической данности жизни, каковая символи­зирует реальность, предваряющую всякое знание и опыт.