Тошнота

на ущерб, она съеживается, и вот конец уже сливается в одно с началом. И,

провожая взглядом эту золотую точку, я думаю, что, даже если мне пришлось

едва не поплатиться жизнью, разориться, потерять друга, я согласился бы

пережить заново все, от начала до конца, в тех же самых обстоятельствах. Но

приключение нельзя ни повторить, ни продлить.

Да, вот чего я хотел -- увы, хочу и сейчас. Когда поет Негритянка, меня

охватывает такое безграничное счастье. Каких вершин я мог бы достичь, если

бы тканью мелодии стала моя СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ.

А мысль, неизреченная, все здесь. Она невозмутимо ждет. И мне кажется,

что она говорит:

"Вот как? Вот, оказывается, ЧЕГО ты хотел? Ну так этого-то у тебя как

раз никогда и не было (вспомни: ты просто морочил себя игрой слов, называл

приключениями мишуру странствий, любовь продажных девок, потасовки,

побрякушки) и никогда не будет, ни у тебя, ни у кого другого".

Но почему? ПОЧЕМУ?

Суббота, полдень

Самоучка не видел, как я вошел в читальный зал. Он сидел за последним

столом в глубине зала с самого края; перед ним лежала книга, но он ее не

читал. Он с улыбкой поглядывал на своего соседа справа, неряху гимназиста,

который часто приходит в библиотеку. Тот некоторое время терпел взгляд

Самоучки, потом вдруг, скорчив жуткую гримасу, показал ему язык. Самоучка

покраснел и, поспешно уткнув нос в книгу, углубился в чтение.

А я вернулся к моим вчерашним раздумьям. Они меня совсем извели: не в

том дело, что у меня не было приключений, -- это мне все равно. Я хочу знать

другое -- МОГЛИ ЛИ они быть вообще.

Вот ход моих рассуждений: для того, чтобы самое банальное происшествие

превратилось в приключение, достаточно его РАССКАЗАТЬ. Это-то и морочит

людей; каждый человек -- всегда рассказчик историй, он живет в окружении

историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму.

Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней.

Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать. Вот, например, в