Символический обмен и смерть

Будучи при своем появлении отличительной эмблемой власти, в истории христианства бессмертие души играет роль эгалитаристского мифа, загробной демократии, которая противостоит мирскому нера­венству перед лицом смерти. Это всего лишь миф. Даже в самой сво­ей универсалистской христианской версии бессмертие лишь де-юре принадлежит каждому человеческому существу. Фактически его раз­дают понемногу, оно остается достоянием определенной культуры, а внутри этой культуры — достоянием определенной социально-поли­тической касты. Разве миссионеры когда-нибудь верили в бессмерт­ную душу туземцев? Разве женщина в «классическом» христианстве по-настоящему обладала душой? А безумцы, дети, преступники? Фак­тически все сводится к тому же: душа есть только у сильных и бога­тых. Социальное, политическое, экономическое неравенство перед ли­цом смерти (продолжительность жизни, торжественность похорон, слава и жизнь в людской памяти) — все это лишь результаты осново­полагающей дискриминации: одни, единственно подлинные «челове­ческие существа», имеют право на бессмертие, остальные же имеют право лишь на смерть. На глубинном уровне ничего не изменилось со времен Египта древних династий.

Что ж, скажет наивный материалист, какая разница, бессмертие или пет? — это ведь все воображаемое. Да, но поразительно, что ре­альная социальная дискриминация основывается именно на этом, что власть и социальная трансцендентность нигде не бывают столь четко

238

отмечены, как в воображаемом. Экономическая власть капитала не в меньшей степени зиждется на воображаемом, чем власть церкви. Это просто ее фантастическая секуляризованная форма.

Ясно также, что демократия здесь ничего не меняет. Некогда люди могли сражаться за бессмертие души для всех, подобно тому как многие поколения пролетариев сражались за имущественное и культурное равенство. Это одна и та же борьба — у одних за загроб­ное послежитие, у других за текущее выживание; и одна и та же ло­вушка — поскольку личное бессмертие для немногих возникает, как мы видели, из раскола в единстве группы, то какой же смысл требо­вать его для всех? Это значит просто обобщать воображаемое. Смыслом революции может быть только отмена отделённости смерти, а не равенство в послежитии.

Бессмертие — это не что иное, как своеобразный всеобщий эк­вивалент, связанный с абстракцией линейного времени (оно формиру­ется по мере того, как время становится абстрактным параметром, связанным с процессом накопления в политической экономии и вооб­ще с абстрагированием жизни).