|
Спецификой квазиискусства, согласно японскому учёному, является также его особая связь – через практику «праведности» – со сферой повседневности, быта. Кобата не устает повторять: «сущность праведного искусства – в повседневной жизни»; «праведное искусство никогда не утрачивает аспекта искусства повседневной жизни»; «праведное искусство связано со всеми сторонами повседневной жизни».[556] Он убежден, что праведность искусства не может быть «отделена от праведности повседневной жизни».[557] Даже из этих цитат видно, что «праведность» понимается здесь в качестве практики, общей как для сферы художественной деятельности, так и для сферы быта. «Праведность как таковая, – пишет Кобата, – должна одинаково выказывать себя и в основе повседневной жизни, и в художественной деятельности. Это – основная тенденция, присущая человеческому существованию».[558] Говоря о праведности, общей сразу для нескольких видов социальной практики, учёный точно оценил всеобщность нравственного момента для всех сторон человеческого существования. Нравственное отношение к жизни (то есть взгляд на неё под углом зрения противоположности добра и зла) может в равной степени выказываться и в области сугубо религиозной, и в области искусства, и в повседневности (формируясь преимущественно в рамках последней). Утверждение, что такая праведность по сути своей одна и та же и в практике повседневной жизни, и в искусстве, – правильно. Однако правильно не потому, что «праведность» является объективизацией священного, а потому, что нравственное отношение является всеобщим, подобно эстетическому отношению к действительности (хотя, в отличие от последнего, несколько у?же, поскольку ограничивается лишь сферой социального, о чём мы упоминали выше). В искусстве может быть выявлена любая ценность. Их может быть несколько, они могут находиться друг с другом в разных отношениях. Наличие сильно выраженного нравственного момента ещё не может служить достаточным основанием для обособления квазиискусства. (Кстати, в искусстве классицизма нравственный момент присутствует вполне явственно, однако никто никогда не выдвигал идею его автономности.) Именно поэтому мы вынуждены отвергнуть доводы Кобаты об особом статусе квазиискусства, якобы кардинально отличающегося от обычного «чистого искусства». Общность «праведного», или нравственного, измерения, наличествующего как в повседневной жизни, так и в квазиискусстве, не может служить аргументом в пользу отрыва последнего от искусства как такового. Следующий тезис, выдвигаемый японским ученым в защиту уникальности и ценности квазиискусства, состоит в том, что субъект квазиискусства, как и субъект в повседневной жизни, выступает во всём многообразии своих качеств, т. е. как целостное существо. Со своей стороны, согласимся с Кобатой, что характернейшая особенность любого настоящего искусства и в высшей степени – его синтетических видов состоит в том, что здесь, как нигде, человек выступает в качестве целостного индивидуализированного существа, в единстве нравственного, интеллектуального и эмоционального аспектов. Но это, опять-таки, не может считаться спецификой дзюнгэйдзюцу. Субъектом синтетических видов искусства никогда не был «идеальный субъект». Другое дело, что, например, в искусстве классицизма или романтизма в соответствии с идеалами и вкусами эпохи идеализировались те или иные стороны целостного человека… — 227 —
|