|
Что ж, нельзя не согласиться, что в этом мифе отразились все наши самые безумные мечты о любви. Но чего стоят мечты? И что доказывает миф? В сентиментальных дамских романах мы встречаем абсолютно то же самое: те же ценности, ту же веру, те же иллюзии. О жизни они говорят не больше, чем миф Аристофана. Аристофан описывает мечту о любви – такой, какую каждый из нас, возможно, пережил в детстве, когда любил мать (так, во всяком случае, считает Фрейд), но больше никогда, если исключить патологию и ложь, и какой никому из нас не дано пережить снова, если исключить чудо или сумасшествие. Мне скажут, что я забегаю вперед, выдвигая в качестве постулата то, что требуется доказать. Допустим. Я понимаю, что против меня выступают Аристофан и сентиментальная женская проза. Зато на моей стороне Платон, ненавидевший Аристофана, Лукреций (а также Паскаль, Спиноза, Ницше и все остальные философы) и Фрейд с Рильке и Прустом. Мне скажут, что книги – это еще не жизнь, с чем я охотно соглашусь. Но попробуйте найти в реальной жизни контрпримеры, и, даже если вы их найдете, что они докажут? Иногда мне приходится слышать рассказ о той или иной супружеской паре, которая действительно пережила подобное чувство полнейшего слияния друг с другом, чувство абсолютного единства. Но мне также не раз рассказывали о людях, которые своими глазами видели Деву Марию. Я не верю ни тем, ни другим. Очень хорошо о чудесах, в том числе о любви как чуде, высказался Юм. Любое свидетельство всегда только вероятно и должно быть соотнесено с вероятностью того, о чем свидетельствует: если событие более невероятно, чем лживость свидетельства, те же причины, по которым мы ему верим (в первую очередь вероятность его правдивости, какой бы высокой она ни была), должны заставить нас усомниться в его правдоподобии (потому что вероятность правдивости свидетельства не может компенсировать более высокую невероятность самого события). Именно так обстоит дело со всеми чудесами, и, следовательно, верить в них неразумно. Я нисколько не удаляюсь от темы: что может быть невероятней и чудесней, что может сильнее противоречить нашему ежедневному опыту, чем байка про двух любящих супругов, являющих собой одно целое? К тому же я больше верю телам, чем книгам и свидетельствам. Для занятий любовью нужны двое (как минимум двое), вот почему совокупление не только не отрицает одиночества, но лишь подтверждает его. Это хорошо известно всем любовникам. Возможно, души и могли бы слиться воедино, если бы они существовали. Но не тела, которые касаются друг друга, любят друг друга, наслаждаются друг другом и остаются двумя телами. Лукреций прекрасно описал это стремление к единению, которое, едва вспыхнув (когда эго словно самоуничтожается), снова гаснет: — 148 —
|