Слова и вещи

Мы видим, сколь значимым был этот переворот; в класси­ческую эпоху живые существа образовывали непрерывную цепь существ, развертывание которых не было оснований прерывать: невозможно было представить себе, что же, собственно, отде­ляет одно существо от другого; непрерывность представления (знаки и признаки) и непрерывность живых существ (близость

1 G. Cuvier. Le?ons d'anatomie compar?e, t. I, p. 60.

2 G. Cuvier. Histoire des poissons, Paris, 1828, t. I, p. 569.

297

их структур), стало быть, соответствовали друг другу полно­стью. Именно эту непрерывную нить — одновременно и в бытии, и в представлении — решительно разрывает Кювье: живые су­щества именно потому, что они живые, не могут более образо­вывать цепь постепенных разграничений и постепенных разли­чий; для того чтобы поддерживать жизнь, им приходится связы­ваться в узлы, четко отличные друг от друга и принадлежащие различным уровням. Бытие в классических представлениях было безущербно, а жизнь со своей стороны беспереходна и бессту­пенчата. Бытие равно распространялось на всю плоскость огром­ной картины природы, а жизнь разграничивает формы, образую­щие собственные целостные единства. Бытие неизменно обнару­живалось в пространстве представления, доступном анализу; загадка жизни скрывается в какой-то по своей сути непостижи­мой силе, улавливаемой посредством усилий, которыми она время от времени выявляет и поддерживает самое себя. Короче, в течение всего классического века жизнь была областью онто­логии, равно касавшейся всех материальных существ, обречен­ных на протяженность, вес и движение; именно поэтому все науки о природе, и особенно о живой природе, обнаруживали в это время особую склонность к механицизму. Напротив, начи­ная с Кювье и живая природа освобождается, по крайней мере первоначально, от общих законов протяженного бытия; биоло­гическое бытие обособляется и приобретает самостоятельность; хотя жизнь и проявляется в протяженном бытии, она отходит к его внешней границе. Теперь вопрос об отношении живого к неживому, о его физико-химических определениях ставится уже не в традиции «механицизма», который упорствовал в своих классических принципах, а по-новому, с целью взаимосочлене­ния живой и неживой природы.

Однако, поскольку эти прерывности должны быть объяснены именно поддержанием жизни и ее условиями, мы видим, как намечается непредвиденная непрерывность — или по крайней мере игра еще не проанализированных взаимозависимостей — между организмом и всем тем, что позволяет ему жить. Если жвачные животные отличаются от грызунов (причем целым ря­дом серьезных различий, которые не следует преуменьшать), то это происходит потому, что они обладают другим строением зу­бов, другим пищеварительным аппаратом, другим расположе­нием пальцев и копыт; именно поэтому эти группы животных не могут добывать одну и ту же пищу, по-разному управляются с ней, не могут усваивать одни и те же питательные вещества. Таким образом, не следует видеть в живом существе лишь неко­торое сочетание определенных молекул; оно выступает как це­лый организм, непрерывно поддерживающий отношения с внеш­ними элементами, используемыми им (при дыхании, питании) для поддержания или развития своей собственной структуры. Вокруг живого организма или, точнее, даже внутри него, через