|
– Хорошо, хорошо не сердитесь, значит, вы не правы. – И все? – Не понимаю вас. – Как это не понимаешь, лицемерка, ханжа ты этакая? Почему ты не защищаешься? Почему не возразишь мне? Почему не бунтуешь? – Бунтовать? Господь и пречистая дева запрещают мне это. – Ты хочешь большего, – вмешалась в разговор Антония, – чем просто признания в своих ошибках! – Нет, она не признает. Она преисполнена гордыни! – Я преисполнена гордыни? – Вот видишь? Это и есть гордыня, и притом самая лицемерная, – не признавать ее. Тебе хочется упражняться в долготерпении и кротости. И ты решила проделывать это за мой счет? Ведь ты каждый мой дристун раздражительности и гнева принимаешь как некую власяницу, которая дает тебе удобную возможность поупражняться в собственной добродетели и смирении. Но за мой счет – спасибо! Нет, нет и нет! За мой счет – слуга покорный! Напрасно ты думаешь, что я буду для тебя лестницей, по которой ты сможешь взобраться на небо! Это и есть ханжество! Бедная служанка рыдала, бормоча между всхлипываниями какие-то молитвы. – Но что же делать, Хоакин, – сказала Антония, – если она и в самом деле такая безответная… Зачем же ей восставать? Если бы она восстала, ты бы осердился еще сильнее. – Нет! Ни за что на свете! Ведь это же бесчестно – использовать слабости своего ближнего с целью поупражняться в собственной добродетели. Пусть спорит, пусть не будет покорной, пусть будет человеком… а не рабой… – Я же говорю, Хоакин, что это привело бы тебя в еще большее раздражение. – Нет, что и в самом деле меня раздражает, так это претензии на высшее совершенство. – Вы ошибаетесь, хозяин, – сказала служанка, не подымая глаз, – я не считаю себя лучше кого бы то ни было. – Нет? А я вот считаю себя лучше! И тот, кто не считает себя лучше других, – просто безмозглый тупица. Скажи, вот ты согласилась бы, например, считать себя самой большой грешницей среди женщин? Ответь-ка, пожалуйста! – Таких вещей не спрашивают. – Нет, изволь ответить; говорят же, что даже святой Луиджи Гонзага считал себя величайшим грешником среди мужчин. Так что не увиливай и отвечай: считаешь ли ты себя самой большой грешницей среди женщин? – Грехи других меня не касаются. – Идиотка, хуже, чем идиотка! Убирайся отсюда вон! – Да простит вам бог, как я вам прощаю. – Прощаешь? Скажи, в чем ты меня прощаешь? За что меня должен прощать господь? Скажи-ка! – Что же, хозяин, мне очень жаль покидать вас, но я не могу служить в вашем доме. — 38 —
|