Русская Философия. Энциклопедия

С о ч.: Система Спинозы. Спб., 1893; Метафизика мировых процессов. Основы. Спб., 1893; О страхе смерти и принципе жизни. Спб., 1895; Философия индивидуальности. Спб., 1895; Мысль и рефлексия. Афоризмы. Спб., 1895; Книга о духе моем. Поэма. Спб., 1896; Диалектика бытия. Аргументы и выводы моей философии. Спб., 1897; Федор Эдуардович Шперк. Лите­ратурная критика. Новосибирск, 2001.

Лит.: Розанов В. В. Две философии // Новое Время. Библио­графическое приложение. 1897. 12 окт.; Он же. Литературные изгнанники. Спб., 1913; Он же. Памяти усопших. Ф. Э. Шперк// Соч. М., 1990; Суворин А. С. Маленькие письма // Новое Вре­мя. 1897. 1 марта; Соловьев В. С. О так называемых вопросах // Русь. 1897. 2 марта.

Г. В. Савина

ШПЕТ Густав Густавович (26.03(7.04). 1879, Киев -16.11.1937, Томск) - ведущий представитель феномено­логии в России. С 1898 по 1905 г. обучался на физико-математическом и историко-филологическом ф-тах Ки­евского ун-та. Как и большинство рус. философов нач. XX в., Ш. принимал участие в революционной деятельно­сти, за что был исключен из ун-та и арестован. В тюрьме он получил возможность ближе заняться философией и переводами совр. нем. философов (среди к-рых работы Л. Вольтмана, Г. Риккерта, Р. Эйслера) и вскоре по выходе из тюрьмы решил посвятить себя академической деятель­ности. Он восстанавливается в ун-те, посещает психоло­гический семинарий Челпанова, где делает доклады, вы­лившиеся затем в монографию «Проблема причинности у Юма и Канта» (1907). Это говорит о том, что к 1910 г., времени посещения Ш. лекций Э. Гуссерля в Геттингене, он был уже не новичком в философии и имел, кроме упо­мянутой работы, монографию «Память в эксперимен­тальной психологии» (получившую золотую медаль на конкурсе студенческих работ), главными темами к-рой было строгое ограничение предмета психологии и кри­тика логицизма в определении ее методов. Эти позиции оказались созвучными предпринятой Гуссерлем ради­кальной критике психологизма в понимании сознания. Др. источником, позволившим Ш. адекватно воспринять и критически модифицировать гуссерлевскую феноменоло­гию, была традиция, идущая от славянофилов и Карийс­кого через В. С. Соловьева к С. Н. Трубецкому, к-рую можно назвать предфеноменологической, поскольку в ней содержалась не только критика разнообразных форм пси­хологизма в понимании сознания, но и проблематика кон­ститутивных связей действительности (включая и соци­альное бытие) и форм сознания в различных структурах опыта, процессов понимания и выражения смысла и т. д. Все это в конечном счете определило тот герменевтичес­кий поворот, к-рый претерпел в своих взглядах Ш., как и др. рус. феноменологи первой трети XX в. (Н. Н. Волков, Н. И. Жинкин, А. С. Ахманов). Уже в первой своей соб­ственно феноменологической работе «Явление и смысл» (1914), посвященной изложению, интерпретации и крити­ке соч. Гуссерля «Идеи к чистой феноменологии и фено­менологической философии» (т. 1), Ш. ставит вопрос, с поиском ответа на к-рый связано все его последующее философское творчество: о бытии самого сознания и об­разованных им смыслов. Как истинно рус. философа, процесс смыслообразования интересует Ш. не столько с формальной стороны, сколько со стороны его социаль­но-исторического осуществления в слове и культуре. В магистерской диссертации «История как проблема логи­ки» этот вопрос модифицируется в требование понима­ния истории не как какого-то естественного процесса и не как создания нашего разума, а как своего рода проективной действительности, к-рая формируется в куль­турном опыте человечества и может быть целостно ос­мыслена только в особых герменевтических актах специ­фической логики диалектического сознания. В 1916 г. в заметках «Сознание и его собственник» Ш. пытается рас­смотреть проблему субъективности сознания и приходит к выводу, что интуиция «я» может быть выполнена толь­ко в широком социокультурном контексте, где личность выступает как специфический «социальный предмет». Сведение всех проявлений сознания к его индивидуаль­ному субъекту-носителю основано, по мнению Ш., на чисто грамматической привычке, в действительности «собственник сознания» может быть коллективным или даже вообще отсутствовать. В ряде работ по этнической психологии («Введение в этническую психологию», 1927) Ш. рассматривает возможности изучения различных форм «коллективного сознания» со стороны их принципиального строения как самостоятельно проявляющих себя истори­ческих образований. Он набрасывает проект конкретной социальной психологии, имеющей выходы к практичес­ким специальным исследованиям в области этнографии, фольклора, народоведения и краеведения. В 1917 г. Ш. при­ступает к изданию философского ежегодника «Мысль и слово», на страницах к-рого публикуются произв. веду­щих философов России, опирающихся на принципы со­знания. Здесь выходят в свет полемически заостренные ст. Ш. «Мудрость или разум?» (1917), «Скептик и его душа» (1918) и др., в к-рых он формулирует принципы «положительной философии» как осн. «строгой науки», собирающей вокруг себя различные научные дисципли­ны, заботящиеся об основаниях познания изучаемого ими предмета, и критикует христианскую философию Эрна, Флоренского, Н, О. Лосского и др. представителей «русского религиозно-философского ренессанса», усмат­ривая в их взглядах не свободную от предпосылок, догма­тов и авторитетов теоретическую концепцию, а всего лишь частное психическое состояние и умонастроение. В это же время зарождается интерес Ш. к истории отечествен­ной философии. Он пишет ряд статей о рус. мыслителях -Юркевиче, Лаврове, Герцене, Белинском, Чернышевском и др., к-рые должны были войти в неопубликованный 2-й т. его вышедшего в 1922 г. «Очерка развития русской фи­лософии». В работах позднего периода он отталкива­ется от своего вывода о значении культурно-историчес­кого опыта и социальных связей субъекта, к-рые не могут быть, по Ш., устранены, «заключены в скобки», а должны быть предположены как условия бытия самого сознания. Тогда смысл вещи сводится к ее применимости, социаль­ной и культурной цели, требующей себя-понимания, вы­ступая как первичный слой восприятия вообще. В даль­нейшем он все больше обращается к герменевтической проблематике, связанной также с пониманием и истол­кованием текстов, слова. Подобный поворот происхо­дил у Ш. уже в рамках феноменологии (здесь он двигал­ся в том же направлении, что и такие ученики Гуссерля, как М. Хайдеггер, Р. Ингарден и др.). В работах «Эстети­ческие фрагменты», «Язык и смысл», «Внутренняя фор­ма слова» и др. Ш. уже переходит к анализу конкретных социокультурных данностей. В качестве прототипа струк­турной организации всевозможных духовных об­разований Ш. берет слово, рассматриваемое в его внут­ренней форме - как выражающее определенный смысл, имеющее определенное значение. Язык описывается как вместилище значений, многофункциональная система, служащая целям выражения, сообщения, именования и т. д., а не какая-то символическая реальность, составлен­ная из мистических слов-имен, как у Лосева. Учение Ш. о слове как принципе культуры, своеобразном социальном знаке, его описания внутреннего строения слова, поло­жения о поэтических формах языка, структуре эстети­ческого сознания и т. д. оказали определяющее влияние на ряд рус. филологов и лингвистов, представителей мос­ковского и пражского лингвистических кружков и др. гу­манитарных сообществ 20-х гг. (Г. Винокур, А. Габричев­ский, братья Горнунги, Р. Шор, Б. Ярхо и др.), на структу­рализм в лице Якобсона и в определенном смысле вооб­ще положили начало исследованиям в области философии языка в России. Гуссерлевский проект чистой феноме­нологии, взятый в сугубо методологическом плане, Ш. хотел совместить с историческим зрением Гегеля и гер­меневтической установкой Дильтея - задача, посильная только целой школе или хотя бы целой жизни. Но если первоначально социалистическая революция вынесла Ш. из-под спуда рус. религиозно-философской мысли (в 1918 г. он становится проф. Московского ун-та, в 1920 г. ор­ганизует при ун-те Ин-т научной философии и кабинет этнической психологии, с 1923 г. возглавляет философс­кое отд. Государственной Академии художественных наук, а в 1927 г. становится ее вице-президентом; в 1928 г. его выдвигают в академики), то затем возможности про­фессиональной деятельности для Ш. резко ограничиваются. Его отстраняют от преподавания в ун-те. Какое-то время Ш. занимается переводами философской и художествен­ной литературы: его перевод «Феноменологии духа» Ге­геля до сих пор непревзойден. В 1935 г. его арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности и сосла­ли сначала в Енисейск, а затем в Томск, где он был рас­стрелян. Наследие Ш, насчитывающее более 50 моногра­фий и статей, до сих пор не освоено. В архивах хранятся по крайней мере 5 его больших неопубликованных ма­нускриптов, посвященных психологии, педагогике, исто­рии философии, герменевтике, философии языка, мно­жество статей и фрагментов по самым разнообразным философским проблемам.