Россия земная и небесная

В 1988 году зарубежная Церковь, как и наша, отмечала тысячелетие Крещения Руси. Социализм в СССР не был еще отменен, а значит, не было и надежды на то, что наши власти разрешат официальной церковной делегации поехать в США, поэтому туда пригласили как частных лиц священника Димитрия Дудко и меня – мы были «диссидентами», которым нечего было терять. Но в самый момент отъезда у отца Димитрия скончалась матушка, и он поехать не смог, так что я оказался на юбилейных мероприятиях единственным гостем из России. Я выступил с научным докладом на конференции в Джорданвилле и прочел небольшую речь в вашингтонском отеле «Мэй Флауэр». Нет никаких слов, чтобы описать радушие, с которым встречали меня во всех домах и на всех собраниях. Разумеется, мои личные качества не играли здесь никакой роли – для русских американцев я был просто олицетворением утраченной отчизны – далекой, таинственной, горячо любимой и… несчастной. Да, жалость к России, как я скоро заметил, была их доминирующим чувством. Они часто повторяли слова песни «занесло тебя снегом, Россия» и воспринимали их буквально. Этот соблазн быть «печальниками Руси» был так силен, что «первая волна» перед ним не устояла. Это преувеличенное сострадание к нам казалось мне тогда безобидной странностью, однако в ней была заложена будущая на нас обида, которая неизбежно возникнет, когда железный занавес падет и образ погребенной под снегами Родины окажется сильным преувеличением. В 1988 году этот образ был общепринятым в той среде, в какой я находился в Америке. Помню, как на одном из ужинов активистка Нью-Йоркского прихода красавица Ирина Кулеша сказала: «Теперь я понимаю, в чем состоит промыслительная миссия русского рассеяния: вы там разучились креститься, и мы вас этому научим».

Не ищите в моих словах иронии или осуждения. Слушая такие высказывания о стране, где действовали две духовные академии самого высокого уровня, были такие богословы, как архимандрит Иоанн Маслов, и такие старцы, как архимандрит Иоанн Крестьянкин, я ощущал за ними не наивность или высокомерие, а великую трагедию отрыва от Родины. И этот отрыв зашел так далеко, что обрести утраченное более невозможно. А ведь мечта о таком обретении согревала сердца двух поколений беженцев. Они внушали себе, что сидят на чемоданах, ожидая падения коммунизма в России, а тем временем незаметно пускали корни на чужбине. Глаз привыкал к другим пейзажам, руки привыкали к другим предметам, а главное – не на родной земле появлялись родные могилы. И когда коммунизм пал, вернулись единицы.