Проблема символа в современной философии

Десятикратное проведение символа сквозь строй образующих его морфем открыло нам, наконец, ряд перспектив в выяснении вопроса: что же такое есть символ. Негативно-феноменологический анализ выявил нередуцируемость символа; будучи .в аспекте формы и метафорой, и образом, и типом, и т.д., символ в то же время не есть ни одно из них в том смысле, что ни одно из перечисленных звеньев не исчерпывает всей его природы. Напротив, мы видели, что каждый из этих терминов, при всей субстанциональной и функциональной самодостаточности, несет в себе либо потенциальные, либо актуальные признаки символа, и, выражая его, самоопределяется им в процессе этого выражения. Можно, поэтому, сказать, что все звенья второго члена оппозиции, будучи различными "специями" знака как такового, специфицируют знаковую выраженность символа в модальном отношении, т.е. в отношении его возможности (аллегория, понятие, явление, тип), действительности (метафора, образ, олицетворение) и необходимости (парабола, миф). Логически и морфологически все эти формы, актуализирующие символ, предицируются им; символ есть их подлежащее (в аспекте метаморфемы), они же "сказывают" его (в аспекте формальной явленности). При всем этом очевидна его, грубо выражаясь, неумещаемость ни в одном из этих "сказуемых", что обусловливается его интенциональностью, т.е. неизбытно-динамической соотнесенностью со всем-что-ни-есть. Помня указанные выше три характеристики символа: смысловое отражение мира, порождающая модель и направленность на внеположное, мы можем дополнить их теперь еще одной характеристикой:" символ есть такое смысловое отражение, которое не исчерпывается формально, т.е. в анализе форм, но постигается диалектически, т.е. в метаморфозе его бесконечных модификаций. Формализм не в состоянии охватить целостную природу символа;, ему подвластен лишь пласт морфемы, которую он и вынужден отождествлять с символом как таковым. Тождество это, разумеется, имеет место, но оно отнюдь не абсолютное тождество (в формально-логическом смысле); это-тождество различия и различие тождества. Последняя формулировка требует конкретного разъяснения; формалисты привыкли упрекать диалектику в схоластичности: она-де акробатика ума, оторванного от реальной жизни. Мерло-Понти возмущенно остроумничал, называя диалектику искусством, позволяющим "говорить обо всем, ни о чем не думая" [31]. Остроумие это вовсе не оригинально; за сто с лишним лет о. том же говорил Гегелю Гёте (запись Эккермана от 18 октября 1827 г.). Но дело не в оригинальности; упрек Мерло-Понти справедлив в отношений злоупотребления диалектикой (таких злоупотребителей Гегель называл "духовно больными людьми"); по существу же он бьет мимо цели. И упреки в безжизненности, делаемые формалистами, - либо клевета, либо же бессознательное самопроецирование. Для того чтобы доказать жизненность диалектики, обратимся к самой жизни. Диалектика учит о тождестве различия и различии тождества: что это значит? Возьмем человека (речь идет о жизненности), живого человека и попытаемся понять, как он образован. Бесспорно, что нам явлен здесь организм, функционирующий в органах. Органов именно много и все они различны меж собой. Организм-один и он тождествен себе. Спрашивается, существуют ли органы, т, е. различие вне организма, т.е. тождества? Ответ: существуют, но вне жизни и соответственно в учебниках патологоанатомии. Человек состоит из ног, рук, головы, ушей и т.д., но ноги, руки, голова, уши и т.д. не являются еще человеком. Человеком они являются при условии того органического единства, которое манифестируется в каждом члене в отдельности, во всех членах вместе, тождественно каждому и всем членам и одновременно различно им. Ведь если А=А, а В=В, т.е., тождество есть тождество, а различие есть различие, человек как живое существо становится- невозможным; организм его должен существовать вне органов, а органы - вне организма. Допускаем, что А=А действительно имеет место, но не в жизни. Формула эта-незаменимое средство в условиях анатомического театра, и формалист, препарирующий символ ею, имеет дело не с самим символом, а с трупом его. Подлинно, и жизненно символ непрепарируем; диалектика постигает его во всей его целостности и неразложимости. "Обычное представление,-отмечал В. И. Ленин,-схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное" [32]. И дальше: "Чем отличается диалектический переход от недиалектического? Скачком. Противоречивостью. Перерывом постепенности. Единством (тождеством) бытия и небытия" [33]. Природа символа и есть такое единство. Морфема его являет нам аспект небытия; символа собственно нет ни в одной из его форм; бытие его-в метаморфеме, т.е. в переходе форм. Связь их диалектична, квантитативно-квалитативна. Формальный анализ- квантитативен; какое-либо интуитивное вчувствование (в теориях Бергсона или графа Кайзерлинга, например) претендует на чистую квалитативность; неправомерны обе .крайности. Первая слагает нам только морфологию, без умения показать ее жизнь. Так, анализ чистых музыкальных форм, блистательный и неуязвимый на плоскости одной лишь нотной записи, выявляет свою "Ахиллесову пяту" в фактах музыкального слушания. Замечательное признание этого находим у Скрябина: "Запись дает метр, а мы получаем ритм. Во всяком произведении борьба метра с ритмом: метр знаменует собою схему упорядоченности, а ритм живую ткань. А точно записать и нельзя (Курсив мой-К. С.). Потому что произведение всегда многообразно, оно само живет и дышит, оно сегодня одно, а завтра другое, как море. Какой был бы ужас, если бы например, море каждый день было бы одно и то же, и так навсегда, как в стереоскопе" [34]. Вторая крайность рисует нам только метаморфоз ("жизнь") без умения внятно показать собственно структурную явленность живого. Отсюда справедливая критика "Творческой эволюции" Рихардом Кронером: "Из живого еще не вытекает добро, даже если взять жизнь в ее высшей потенции, из индивидуального самого по себе еще не вытекает его ценность, даже если отвлечься от всякой всеобщности. Творческая эволюция производит негодяев в таком же количестве, если не в большем, как и героев, а преступление является таким же неповторимым фактом, как и художественное творчество" [35]. Следует поэтому особенно подчеркнуть: символ не сводится ни к квантитативизму форм, ни к квалитативизму "жизни".