Письмо и различие

[214]

ретического или философского проекта (греко-европейский момент)*.

Всякий раз, когда Гуссерль говорит об «идее в кантовском смыс­ле», отмечается присутствие в феноменологическом сознании Телоса или Vorhaben, бесконечное теоретическое предвосхищение, предстаю­щее одновременно и как бесконечная практическая задача. Эта Идея предстает в феноменологической очевидности как очевидность сущ­ностного переполнения актуальной и адекватной очевидности. Сле­довало бы поэтому повнимательнее рассмотреть вмешательство Идеи в кантовском смысле в различных точках гуссерлевского пути. Тогда, возможно, и обнаружилось бы, что эта Идея и есть Идея или сам про­ект феноменологии, то, что делает ее возможной, переполняя ее систе­му очевидностей или актуальных определений, переполняя ее как ис­ток или цель феноменологии.

Коль скоро Телос полностью открыт, является самой открытос­тью, говорить, что он — самое сильное структурное априори историч­ности, не значит счесть его статичной и определенной ценностью, на­деляющей формой и обделяющей свободой генезис бытия и смысла. Телос — это конкретная возможность, само рождение истории и смысл становления вообще. То есть структурно он и есть генезис и как ис­ток, и как становление.

Все эти рассуждения были возможны благодаря изначальному разграничению между различными неустранимыми типами генезиса и структуры: генезисом мирским и генезисом трансцендентальным, структурой эмпирической, эйдетической и трансцендентальной. Ста­вить перед собой следующий историко-семантический вопрос: «Что же значит, что всегда значило понятие генезиса вообще, исходя из ко­торого могло возникнуть и быть услышанным его гуссерлевское пре­ломление? что же значит и что всегда, через все свои смещения значи­ло понятие структуры вообще, исходя из которого Гуссерль работает и вырабатывает различия между эмпирическим, эйдетическим и транс­цендентальным измерениями? и каково историко-семантическое со­отношение между генезисом и структурой вообще?» — это не просто ставить предварительный лингвистический вопрос. Это значит ста­вить вопрос о единстве исторической почвы, на которой трансцен­дентальная редукция возможна и мотивирует самое себя. Ставить воп­рос о единстве мира, от которого отделяется, дабы выявить его исток, сама трансцендентальная свобода. И то, что Гуссерль не поставил эти вопросы в терминах исторической филологии, не задавался вопросом о смысле вообще своего рабочего инструментария, объясняется не наи­вностью, не догматической или спекулятивной поспешностью или же