Падение

всегда заставлю публику уважать себя и как личность, и как профессионала.

Наполовину Сердан, наполовину де Голль, если угодно. Короче говоря, я хотел

господствовать во всем. Поэтому я рисовался, кокетничал, показывал больше

физическую ловкость, нежели интеллектуальные дарования. Но после того, как

мне публично дали по уху и я не ответил, было уже невозможно держаться о

себе прежнего лестного мнения. Если б я действительно был служителем правды

и разума, как я это мнил, разве меня затронуло бы это происшествие, уже

позабытое очевидцами? Я бы только досадовал на то, что рассердился из-за

пустяков, дал волю гневу и не сумел справиться с неприятными последствиями

своей несдержанности. А вместо этого меня одолевали мечты отомстить

обидчику, сразиться с ним и победить. Очевидно, я вовсе не стремился к тому,

чтобы стать самым разумным и самым великодушным созданием на земле, а хотел

одного: оказаться сильнее всех, хотя бы и прибегнув для этого к самым

примитивным средствам. Да ведь по правде сказать, каждый интеллигент (вы же

это хорошо знаете) мечтает быть гангстером и властвовать над обществом

единственно путем насилия. Однако сие не столь легко, как это можно

вообразить, начитавшись соответствующих романов, подобные мечтатели

бросаются в политику и лезут в самую свирепую партию. Что за важность

духовное падение, если таким способом можно господствовать над миром? Я

открыл в своей душе сладостные мечты стать угнетателем.

И по крайней мере мне тогда стало ясно, что я стою на стороне

преступников, на стороне обвиняемых, поскольку их преступления не причинили

мне ущерба. Их виновность воспламеняла мое красноречие, потому что я не был

их жертвой. А если б они угрожали мне, я не только стал бы их судьей, но

даже больше -- я готов был стать гневливым владыкой, объявить их вне закона

и подвергнуть их избиению, пыткам, поставить их на колени. При таких