С мужеством быть частью неразрывно связана его alter ego — мужество быть собой. Это мужество индивидуа- 305 Социально-нравственные добродетели лизма, противостоящего любому коллективизму, всякой попытке сгладить или нивелировать уникальность личности. Если необходимо мужество для того, чтобы частично отказаться от себя, то не меньше его надо для того, чтобы противостоять внешнему обезличивающему давлению. В разные эпохи индивидуализм с его специфическим мужеством принимает разные формы и получает разные экзистенциальные основания. В эпоху Просвещения это рациональное самоутверждение разума перед лицом иррациональной стихии, в последующем романтизме и натурализме человек видит себя как уникальный образ вселенной и опирается на это переживание. Перед этим воззрением отступает тревога вины и отсутствия смысла, если человек — центр вселенной, то символы смерти, суда и ада позабыты. В позднем романтизме мужество самоутверждения становится мужеством собственной демонической глубины. Современная форма мужества быть собой присуща экзистенциализму. Это мужество полного одиночества и отчаяния, выдерживание тотального краха смысла. Экзистенциалист считает, что человек не обладает сущностной природой, он обладает лишь возможностью сделать из себя то, что захочет. Любое «надо» создает он сам, оказываясь при этом чистой потенциальностью. Однако мужественный одиночка в духе Сартра оказывается пойман в сеть случайностей, ибо изначально пустое «я» заполняется случайным содержанием, притекающим в том числе из подсознания. В своих крайних нигилистических формах мужество быть собой приходит к саморазрушению. Согласно Тиллиху, оба исследованных им вида мужества превосходятся (трансцендируются) тем мужеством, которое связано с обращением к трансцендентному, к Богу. Когда грешный человек принят Богом, он должен обладать мужеством принять приятие, согласиться с тем, что Бог принимает его таким, как он есть, во всем его 306 __________________________________Лекция 9 несовершенстве. Но корни истинного мужества лежат еще глубже, чем сфера личной встречи с Богом, и даже глубже того поистине великого мужества, которое проявляет мистик, когда сталкивается с тотальным отсутствием смысла. Для Тиллиха основы мужества — в самом бытии, не равном проявленному Богу, в бытии добожествен-ном и безличном, но проникающим во все и дающим всему жизнь. Это бытие непосредственно говорит в нас, оно помогает выдержать любое отчаяние, оно проявляется через индивидуальное «я», в том числе через его витальность, и показывает нам с полной очевидностью, что небытие, которое тревожит нас, лишь необходимая часть бытия. Мужество быть — быть вопреки любому хаосу и бессмыслице — приобретает статус безусловной веры. Безусловная вера и сила самого бытия питают человеческое мужество. — 204 —
|