|
произнес немного затрудненно, словно давив уже не раскрывал рта для речи. Одновременно он положил свою руку, легкую, как бабочка, руку, мне на плечо, прястально посмотрел мне в глам и улыбнулся. В это мгновение я был побежден. Нечто от его просветленного безмолвии, нечто от его терпения и спокойствия передалось мне, и внезапно у меня раскрылись глаза на тот поворот, что претерпело его бытие: он ушел, ушел от людей в безмолвие, от слов -- к музыке, от мыслей -- к единому. Я понял, что сподобился увидеть, я понял наконец эту улыбку, это сиянае eгe; передо мной был святой и праведник, который на час дозволил мне помедлить в его лучах, а я, тупица, хотел вовлечь его в разговор, занять беседою. По счастью, прозрение пришло не слишком поздно. Он ведь мог бы меня отослать и тем навечно отвергнуть. Тогда я лишился бы самого необычного и высокого, что когда-либо переживая за всю жизнь. -- Вижу, -- сказал Ферромонте задумчиво, -- что вы усмотрели в нашем Магистре некое подобие святого; и и рад услышать об этом именно от вас. Признаюсь, к любому другому рассказчику, поведавшему мне о подобном, я отнесся вы с величайшим недоверием. Право, я не любитель мистики, а в качестве теоретика и историка музыки являюсь педантическим почитателем четких категорий. Поскольку же мы, касталийцы, не христианская конгрегация и не индийский или даосский монастырь, постольку причисление одногоиз нас к лику святых, то есть к некоторой чисто религиозной категории, представляется мне, по сути дела, недопустимым, и кому-нибудь другому, а не тебе -- простите, не вам, domine -- я за подобное причисление сделал бы выговор. Впрочем, полагаю, что вы не намереваетесь ходатайствовать о канонизации досточтимого Магистра в отставке, к тому же в нашем Ордене не найдется и соответствующей инстанции. Нет, не прерывайте меня, я говорю вполне серьезно, — 419 —
|