Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

Напротив, есть имена, звук которых идет зигзагом. По­движный и даже несколько судорожный в своем движении, он лишен связности и плавности; самые органы, служащие к его произнесению, выступают беспорядочно, или, точнее сказать, порядок их выступления заключается в том, что между ними всякий раз устанавливается расстояние чуть ли не на­ибольшее из возможных. Этот звук не описывает параболы, как диск, метнутый сильной рукою, а скорее вычерчивает ло­маный путь, оставаясь в итоге в той же области, перебра­сываемый как мяч в теннисе. Это—не столько звук, сколько звуки, беспокойные звуки, и тем более лишающие тихой яс­ности, что каждый из них порознь силен и не может быть пропущен, как нечто безразличное.

Таково именно с звуковой стороны имя Николай, или еще более явно в его греческой форме ????????. Оно представляет­ся разметываемым центробежными силами, и каждый звук его хочет двигаться независимо от прочих, внезапно сворачивая на последующий, словно не ради целого данного имени, а толчком о внешнее препятствие.

Так и характер Николая: он складывается из отдельных прямолинейных натисков, представляющихся не связанными между собою внутренними силами личности, но лишь ограни­ченными в своей неопределенной прямолинейности теми обсто­ятельствами внешнего мира, на которые направляется всякий раз этот натиск. Духовное пространство Николая ограничивает­ся не потому, что именно так выражает себя вовне структура его личности, а потому что такова структура внешней среды, принимающей на себя его деятельность.

Для Николая наиболее характерно действие, направленное вовне. Оно может показаться на первый взгляд похожим на женскую беспредельность, бесконечность и хаос, стремящийся разливаться, пока не встретит препятствия. Но это сходство — лишь кажущееся: та, женская мощь, беспредметна и нерасч-лененна, и препятствие встречается ею пассивно, как нечто нежданное и случайное. Напротив, Николай сам из себя со­знательно направляется действием на некоторый объект, кото­рый им же избирается. Он предвидит его и хочет его, и без него не было бы и самого движения. Женская мощь хочет разливать­

1

ся и, неожиданно для себя, воздействует на нечто внешнее; Николай же хочет воздействовать на некоторый определенный объект, сознательно и по чувству долга, и устремляется к нему, потому что решил так. Потому, женское исхождение никогда не прямолинейно и обтекает, насколько это возможно, встретив­шиеся препятствия; Николай же в своей деятельности идет, или, точнее, бросается—по прямой и никогда не сумеет и не захочет обойти помеху, но или сметет ее своим натиском, или признает ее непобедимой и отскочит в противоположную сторону, опять по прямой, к новому объекту воздействия. В себе самом Нико­лай не находит простора и предмета самораскрытия. Он слиш­ком рассудочен, чтобы прислушиваться к подземному прибою в себе, и слишком принципиален, чтобы позволить себе такое, по его оценке, безделие. Его жизнь—в деятельности. Деятель­ность эта безостановочна, потому что Николай не дает себе ни отдыха, ни сроку, почитая се своим долгом. Но самый долг понимается им рассудочно и внешне, и понятие о нем возникает не из глубины, где соприкасается мир здешний с миром иным, а на поверхности морализма. У Николая редко бывают сомне­ния, что хорошо и что плохо. Антиномии внутренней жизни далеки от него, как и вообще его мало занимает углубляться в области, где трудно дать, или во всяком случае трудно ожидать четких и деловитых решений. Самое мышление его — без обертонов и тонкостей, схематичное, отчетливое, с ясными правилами поведения, в которых он нисколько не сомневается и которых держится крепко. Без сомнений и колебаний, Нико­лай всегда твердо знает, что можно и чего нельзя, что должно и Что запретно; в своем сознании он раз и навсегда разграничил честное от нечестного (это деление может и не вполне совпадать с ходячим) и стойко держится его, готовый, при необходимости нарушить свой долг, ко всяким жертвам. Это характер, в кото­ром нет плавных и упругих линий, но все состоит из отрезков прямых. В святом—они символичны и онтологичны, в обык­новенном же человеке—деревянны и черствы.