|
489 остается интуитивное мышление, хотя принципы в нем принимаются без лишних слов или, точнее, именно на этом основании. Не было бы никакого опыта истины, и ничто не могло бы положить предел "словоблудию нашего разума", если бы мы мыслили vi formae, если бы формальные отношения не были сначала представлены нам в качестве кристаллизованных в чем-то особенном. Мы не в состоянии зафиксировать гипотезу, чтобы сделать из нее вывод, если не начнем с того, что примем ее как истинную. Гипотеза - это то, что считается истинным, гипотетическое мышление предполагает опыт фактической истины. Итак, построение соотносится с конфигурацией "треугольника", с тем способом, каким он занимает пространство, с отношениями, которые выражаются словами "на", "через", "вершина", "продолжить". Конституируют ли эти отношения некую материальную сущность? Слова "на", "через" и т. д. сохраняют какой-то смысл лишь потому, что я работаю с чувственно воспринимаемым или воображаемым треугольником, то есть с треугольником, расположенным, по крайней мере теоретически, в моем рецептивном поле, ориентированным к "верху" и к "низу", в "право" и в "лево", иначе говоря, как мы показали выше, включенным в мое общее обладание миром. Построение разъясняет возможности рассматриваемого треугольника не в соответствии с его определением или идеей, но в соответствии с его конфигурацией и в качестве полюса моих движений. Вывод с необходимостью следует из гипотезы, поскольку в акте построения геометр ощутил возможность перехода. Попытаемся точнее описать этот акт. Мы видели, что это, конечно же, не просто какая-то совершаемая рукой операция, действительное перемещение моей руки и моего пера по листу бумаги, так как в этом случае не было бы никакого различия между построением и произвольным рисунком, и построение ничего не доказывало бы. Построение есть своего рода жест, это значит, что действительный чертеж дает внешнее выражение какой-то интенции. Но что это за интенция? Я "рассматриваю" треугольник, он представляет собой систему упорядоченных линий, и если такие слова как "угол" или "направление" обладают для меня смыслом, то лишь в той мере, в какой я помещаю себя в некоей точке, а оттуда устремляюсь к другой точке, в какой система положений в пространстве представляет для меня поле возможных движений. Именно так я постигаю конкретную сущность треугольника, которая пред- 490 ставляет собой не какую-то совокупность объективных "характеристик", но формулу определенного поведения, определенную модальность моего воздействия на мир, некоторую структуру. В процессе построения я включаю ее в иную структуру, в структуру "параллель и секущая". Каким образом это возможно? Дело в том, что мое восприятие треугольника не было, так сказать, застывшим и мертвым, рисунок треугольника на бумаге был лишь его оболочкой, он был пронизан силовыми линиями, со всех сторон в нем прорастали еще не прочерченные и возможные линии. Коль скоро треугольник был включен в мое взаимодействие с миром, он был преисполнен неопределенными возможностями, по отношению к которым достигнутое построение было лишь частным случаем. Оно обладает демонстративной силой, поскольку я как бы выдернул его из активной формулы треугольника. Оно выражает мою способность выявлять чувственно воспринимаемые символы известного воздействия на вещи, каковое и есть мое восприятие структуры треугольника. Речь идет об акте плодотворного воображения, а не о возврате к вневременной идее треугольника. Равно как локализация объектов в пространстве, согласно даже Канту, не есть исключительно духовная операция и нуждается в двигательных функциях тела,1 поскольку движение располагает ощущения в той точке своей траектории, где оно находится в момент, когда они возникают, геометр, изучающий в конечном счете объективные законы локализации, может познать интересующие его отношения, лишь очерчивая их - по крайней мере виртуально - с помощью своего тела. Субъект геометрии - это субъект движения. Это значит прежде всего, что наше тело не есть объект, а его движение не есть простое перемещение в объективном пространстве; в противном случае проблема была бы неуместна и движение собственного тела нисколько не проясняло бы проблему локализации вещей, ибо оно было бы одной из этих вещей. Должно существовать, как это допускал Кант, "порождающее пространство движение",2 которое и является нашим интенциональным движением, отличным от "движения в пространстве" - движения вещей и нашего пассивного тела. Более того, если движение порож- — 330 —
|