|
459 сомнение какое-то восприятие лишь во имя другого, более подлинного восприятия, которое его скорректирует. Если я могу отрицать любую вещь, то это всегда является утверждением того, что вообще существует какая-то вещь, и именно поэтому мы говорим, что мышление - это мыслящая природа, утверждение бытия через отрицание отдельных видов бытия. Я могу построить солипсическую философию, но делая это, я допускаю общность говорящих людей и адресуюсь к ней. Даже "бесконечный отказ быть чем бы то ни было"1 предполагает что-то такое, от чего субъект отказывается и дистанцируется. Скажут: или я, или другой - необходимо выбрать. Но мы, выбирая одно или другое, тем самым утверждаем и то и другое. Скажут: другой преобразует меня в объект и отрицает меня, я преобразую другого в объект и отрицаю его. В действительности взгляд другого обращает меня в объект, как и мой взгляд обращает его в объект, только если мы оба отступаем вглубь нашей мыслящей природы, если мы смотрим друг на друга не как человек на человека, если каждый ощущает, что его действия не принимаются и не понимаются, а наблюдаются как действия насекомого. Нечто подобное, например, происходит тогда, когда на меня смотрит неизвестный. Но даже тогда объективация каждого через взгляд другого ощущается как нечто тягостное, непереносимое только потому, что она занимает место возможной коммуникации. Взгляд собаки меня не смущает. Отказ от общения - это тоже одна из форм общения. Переменчивая свобода, мыслящая природа, неустранимый фон, неопределяемое существование обозначают во мне и другом границы любого сочувствия, приостанавливают общение, но не уничтожают его. Если я имею дело с незнакомцем, который еще не сказал ни единого слова, то я, конечно, могу думать, что он живет в другом мире, где мои действия и мои мысли не заслуживают места. Но стоит ему сказать хотя бы одно слово или сделать жест, выражающий нетерпение, то он сразу перестает быть внеположным по отношению ко мне: вот его голос, вот его мысли, вот та область, которая казалась мне недоступной. Всякое существование решительно внеположно другому лишь тогда, когда оно пребывает в праздности и довольствуется естественным различием. Даже то универсальное размышление, которое отторгает философа от его народа, 1 Valery. Introduction a la methode de Leonardo de Vinci. P. 200. 460 от друзей, от убеждений, от эмпирического бытия и, одним словом, от мира и которое, кажется, оставляет его в совершенном одиночестве, в действительности является актом, сказанным словом и, следовательно, диалогом. Солипсизм в строгом смысле будет поистине солипсизмом, только если кому-то удастся стать немым свидетелем своего существования, не являясь ничем и ничего не делая, что в действительности невозможно, поскольку существовать - значит быть в мире. В своем рефлексивном уединении философ не может обойтись без других, поскольку в непрозрачности мира он научился их считать соучастниками, и вся его наука держится на этом мнении. Трансцендентальная субъективность есть субъективность явленная, явленная себе и другому, и на этом основании она представляет собой интерсубъективность. Как только существование сосредоточивается в себе и вовлекается в поведение, оно становится доступным восприятию. Это восприятие, как и любое другое, утверждает гораздо больше, чем постигает: когда я говорю, что вижу пепельницу, что она находится там, я полагаю завершенным разворачивание опыта, которое могло бы уходить в бесконечность, я включаю в себя все перцептивное будущее. Равным образом, когда я говорю, что я знаю или люблю кого-то, я нацеливаюсь по ту сторону его личных качеств к неисчерпаемому фону, который в какой-то момент вполне может разрушить образ этого человека. Такой ценой и существуют для нас вещи и "другие" - не через иллюзию, но через неистовый акт, который и есть само восприятие. — 311 —
|