|
Нам удастся осознать галлюцинаторный обман только тогда, когда мы лишим восприятие аподиктической достоверности, а перцептивное сознание - полного владения собой. Существование воспринимаемого никогда не является необходимым, поскольку восприятие предполагает объяснение, которое уходит, по-видимому, в бесконечность и которое, притом, не могло бы в чем-то выиграть, не проиграв при этом в другом и не подвергая себя риску времени. Но нельзя из этого делать вывод, будто воспринимаемое является лишь возможным или 1 Urdoxa или Urglaube y Гуссерля.* 2 Piaget. La representation du monde chez l'enfant. P. 69 и след. 439 вероятным, что оно сводится, например, к постоянной возможности восприятия. Возможность и вероятность предполагают предварительный опыт заблуждения и соответствуют ситуации сомнения. Воспринимаемое есть и остается, наперекор любому критическому воспитанию, по сю сторону сомнений и доказательств. Солнце "восходит" как для ученого, так и для невежды, а наши научные представления о солнечной системе остаются, подобно лунным пейзажам, чем-то недостоверным, мы никогда не верим в них так, как верим в восход солнца. Восход солнца, как и воспринимаемое вообще, есть "реальное", и мы сразу же относим его к миру. Каждое восприятие, пусть оно и может всегда быть "перечеркнуто" или перейти в разряд иллюзий, исчезает только для того, чтобы уступить место другому восприятию, которое скорректирует первое. Каждая вещь может задним числом показаться недостоверной, но для нас по крайней мере достоверно, что существуют вещи, то есть - мир. Спрашивать себя, реален ли мир, это значит не понимать того, что спрашивается, поскольку мир на самом деле - это не сумма вещей, в которых всегда можно усомниться, но неистощимый кладезь, откуда все вещи извлекаются. Воспринимаемое, если взять его целиком, вместе с мировым горизонтом, который возвещает одновременно и свою возможную разомкнутость, и возможное замещение его другим восприятием, не может ввести нас в абсолютное заблуждение. Невозможно заблуждаться там, где существует еще не истина, но реальность, не необходимость, но фактичность. Соответственно нам надо отказать в полном владении собой перцептивному сознанию и в имманентности, устраняющей любую иллюзию. Если галлюцинации на самом деле возможны, значит в какой-то момент сознание перестает отдавать себе отчет в том, что оно делает, без чего оно осознавало бы, что создает иллюзию и воспротивилось бы этому, и тогда иллюзии бы не было. И действительно, если, как мы говорили, вещь иллюзорная и вещь подлинная имеют не одну и ту же структуру, то для того, чтобы больной верил в иллюзии, необходимо, чтобы он забывал или вытеснял подлинный мир, чтобы он перестал соотносить себя с ним и чтобы он был способен по крайней мере вернуться к первоначальной неразличимости истинного и ложного. Однако мы не отсекаем сознание от него самого, что препятствовало бы любому прогрессу знания по ту сторону первоначального знания и, в особенности, философскому рассмотрению первоначального — 297 —
|