|
Ясно, что вся эта куртуазность и эта гиперболичность не только скрывают под собой ожидания самого «защитника справедливости», но и готовят общественное мнение к необходимости их удовлетворения. К слову, и сам Ж.Ж. Руа — это явственно проступает в его «Истории рыцарства» — находится под обаянием средневековой литературной традиции. Но, конечно же, главная награда — это возвращение героя из того «зазеркалья» социального «нигде», в котором он оказывается в результате выталкивания из семьи и мира, сообщение ему собственной твердой опоры по сю сторону социума, формально-правовой акт причисления к сословию господ «по природе». Единственной же броней человека из этого сословия является мезокосм его собственного «дома», понятого в самом широком смысле и без того очень емкого понятия, единственной точкой опоры — его собственная земля. Мы помним, что уже в античности в обществе начинает складываться представление о том, что единственная незыблемая опора на этом свете — своя земля. В Средние века оно становится даже не господствующим, но аксиоматическим, и дело не сводится к одной экономике — что-то особое, сакральное в человеке связано с нею. Для Средних веков становится непреложным принцип, согласно которому нет земли без господина. Этот принцип имеет и оборотную сторону: земли на всех не хватает, а значит, и господином может быть далеко не всякий. Словом, аристотелевская максима, которая утверждает, что с самого часа рождения одни предназначены для господства, другие — для подчинения, сохраняет свою силу и в этой аксиоме. Человек «благородного» происхождения рожден, конечно же, не для того, чтобы стать рабом. Он назначен господствовать, и если господство связано с землей, он должен стать ее обладателем, в противном случае не свершится его назначение. Свой же надел можно получить только подвигом. В том искаженном представлении, которое дает современный взгляд на вещи, подвиг этого персонажа не всегда «общественно полезное» деяние. Нам представляется, что выталкивание из потока социальной преемственности и одновременно из всех измерений социальной структуры влечет за собой аберрацию ценностных императивов. Отголоски этого явственно звучат, в той же «Песни о нибелунгах», где Зигфрид, прибывая за будущей невестой к бургундскому двору, начинает с того, что требует себе ни много ни мало как само королевство: Я спрашивать не стану, согласны вы иль нет, А с вами бой затею и, если верх возьму, Все ваши земли с замками у вас поотниму.[347] Другими словами, действует как обыкновенный гангстер. Впрочем, и у цитированного нами певца рыцарства и рыцарственности прорываются созвучные мотивы: «Беда семейству, утратившему своего главу, если сыновья не достигли еще возможности защищать мать, сестер и самих себя. Часто тогда враг семейства, и обыкновенно честолюбивый и злой сосед, не встречая препон своей ненависти и мстительности, отнимал у вдов и сирот отцовское наследие»[348]. — 178 —
|