|
И еще одно. Каждая форма культуры несет в себе определенную форму того мысленного сосредоточения человеческой судьбы, на основе которой оказывается возможным осознать всю свою жизнь как уже завершенную и могущую — именно в своей завершенности и окончательности — быть перерешенной, самодетерминированной. То есть нравственно ответственной, втянутой в трагедии и катарсисы исходной перипетии. В античности — это точка акме, героической средины жизни, в которую втянуты все прошлое и все будущее и индивида, и человеческого рода и в которой индивид оказывается полностью ответствен за завязки и развязки рока, способен героическим поступком разрешить рок... В средневековье — это момент конца жизни, пусть мысленно предвосхищаемого, момент исповеди, когда я могу окинуть взором всю свою — еще продолжающуюся — жизнь как уже завершаемую. В этом предвосхищении земного конца я целиком ответствен не только за свои земные сроки, но и за предстоящую мне вечность, навсегда предрешенную в моей земной жизни и свободно предрешаемую (!) ей. То есть предполагающую свободу человеческой воли. В новое время не существует такой привилегированной точки; в идее романа каждая точка жизни, каждый ее период — детство, юность, зрелость, старость, смерть — имеет свою бесконечную ценность, так сказать, излучается в «свою» вечность и в сопряжении дает окончательно значимое, отстраняемое в биографии «тире» (Пушкин рожден в 1799 году, умер в 1837; жизнь поэта заключена и отстранена в вечность в промежутке 1799 — 1837). В новое время каждый момент земного бытия нравственно значим — в своей неповторимости и включенности в актуальную бесконечность земного срока. Так вот, существенно, что эти нравственные перипетии — сосредоточенные и обращенные на меня в поэтике трагедии, храма, романа — повседневно существуют в рассеянной, но жаждущей сосредоточения форме в жизни каждого человека данной исторической эпохи. В реальных напряжениях его предметной, домашней, социальной деятельности и общения. Однако осознание этих вседневных конфликтов осуществляется и «доводится» до ума, до поэтически выраженной нравственности как раз в формах трагедии, храма, романа. Подчеркну, социальные и классовые различия и антагонизмы этически осознаются и по-разному преломляются также только в этих всеобщих для данной культуры нравственных перипетиях. Так, трагедия Гамлета — это трагедия нравственности (если и когда она осознается) и работника, и господина, и пролетария, и буржуа нового времени при всем различии и даже противоположности ее конкретного наполнения, жизненной актуализации и меры осознания этими социально разнородными носителями нравственных перипетий. — 23 —
|