|
229 Во всяком случае Аристотель сводит содержание учений мегарцев о модальностях к отрицанию возможности вообще, поскольку они «утверждают, что нечто может действовать только тогда, когда оно действительно действует; когда же оно не действует, оно и не может действовать» (Мет. IX 3, 1046b). Собственно, таково содержание знаменитого софизма Диодора Кроноса «Повелительный» (kyrieion): «Из возможного не может произойти ничего невозможного. Однако же невозможно, чтобы нечто совершившееся стало теперь иным, чем оно есть. Ибо если бы это стало возможным в некоторый момент прошлого, то из возможного произошло бы нечто невозможное. Следовательно, это невозможно. Тем самым вообще невозможно, чтобы произошло нечто такое, что происходит действительно» (цит. по: 156, 2, ч. 1, 270). С другой стороны, Филон из Мегары считал возможным все, к чему способна вещь, в случае, что нет необходимых условий для осуществления именно одной данной возможности (см. там же). Конечно, можно с полным правом сказать, что к софистическим следствиям мы приходим здесь потому, что логическому построению придается неадекватная онтологическая основа. В первом случае из противоречивости модальной ситуации Диодор выводит недопустимость возможности вообще. В проблеме разбирался позже Аристотель. Суть противоречия в следующем: в любом противоположении (antiphasis), если одно утверждение или отрицание истинно, то его отрицание (соответственно утверждение) должно быть ложно. Однако в случае случайного, т. е. не определенного однозначно будущего события, ситуация меняется: нельзя сказать, что из'двух противоположных высказываний одно было необходимо истинным. Так, нельзя сказать, чтобы было необходимо истинным одно из противоположных суждений типа «завтра будет морской бой» — «завтра не будет морского боя». Ибо, как считает Аристотель, «с тем, что не есть, но может быть и не быть, дело обстоит не так, как с тем, что есть...» (Арист. Герм. IX 19). Это апория, разрешение которой потребовало разработки модальной логики. Во втором же случае Филон на основе своего предвосхищения теории материальной импликации чрезмерно расширил понятие возможности в его онтологическом значении. Поэтому-то Секст Эмпирик (Против ученых 230 VIII 108—123) увидел в логической концепции мегари-ков подтверждение скептицизма. Немалое место в учении мегариков занимают парадоксы, имеющие и чисто логическую природу. Евбулид формулирует парадокс «Лжец»: «Когда ты говоришь «я лгу» и тем самым говоришь правду, ты лжешь. Ибо ты говоришь, что ты лжешь, и все же говоришь правду; следовательно, ты лжешь» (Н. Евбулид, 1). Мы говорили уже, что общий рецепт устранения логических парадоксов, выработанный на основе математической логики XX в., состоит в исключении самоприменимости, т. е. в запрете пользоваться определениями, включающими ссылку на множество, к которому принадлежит определяемое. В случае «Лжеца» это запрет пользоваться оценкой «истинно—ложно» в отношении рассматриваемого высказывания. Семантически говоря, эта оценка не может употребляться в предметном языке, т. е. языке, на котором данное высказывание сделано, но только в метаязыке. — 175 —
|