Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Принципиально иное значение имеет в свете философского по­нимания предметности заявление Меймана, что психологическая эстетика нуждается в привлечении «специфически эстетической точ­ки зрения» для выбора эстетических процессов сознания и для вы­деления психологически-эстетических принципов из общих психо­логических условий реакции нашего представления и чувства. Этим Мейман признает: 1) что существует специфический эстетический предмет, который, очевидно, и должен быть предметом эстетики, как самостоятельной дисциплины, и 2) что психология в своей соб­ственной области постановок вопросов беспомощна без определе­ний этой специфической эстетики, которая поэтому и должна в отношении к психологическому и всякому эмпирическому рассмот­рению эстетических вопросов играть роль принципов.

Итак, требование специфичности предмета и принципиальности обоснования его, - таковы новые мотивы неудовлетворенности пси­хологической эстетикой. Нетрудно убедиться, что и нормативная эс­тетика мало изменяет в создавшемся положении вещей. Кроме того, что как порождение субъективизма она страдает открытым или скры­тым психологизмом, она по самой своей идее не может быть иско­мою принципиальною наукою. Чтобы оправдать свои притязания на установление «критериев», нормативизм постулировал не подлежа­щее дальнейшей критике положение о «пропасти» между «бытием» и «долженствованием». От бытия к долженствованию, утверждалось, правомерного перехода быть не может, - из того, что нечто есть, нельзя сделать никакого вывода о том, что и как должно быть. Не вхо­дя в рассмотрение того, насколько правильно это утверждение и дей­ствительно ли «переход» от бытия к долженствованию есть непремен­но переход путем «вывода», а если «вывода» сделать нельзя, то и «перехода» нет, обратим внимание совсем на другой смысл этого по­стулата. Если мы можем устанавливать какие-то положения, сво­бодные от случайных связей эмпирического «бытия», то все же не­понятно, почему мы не смеем утверждать за этими положениями какого-либо иного рода бытия — неэмпирического, возможного,

1

идеального, и почему эти положения мы обязаны сразу толковать как «нормы», как предписания долженствования. Положение, которым мы пользуемся как нормою, — например, любая теорема геометрии, ког­да мы пользуемся ею для решения конкретной задачи, - становится таковою только в процессе применения. Первоначально такое положе­ние устанавливается именно как положение, т.е. как констатирование известного предметного отношения или «положения вещей», обстоя­тельства, совершенно независимо от того, какое оно найдет себе при­менение, и без всякой антиципации какого-либо конкретного приме­нения. Пусть предметное бытие, устанавливаемое таким образом, есть бытие принципиально отличное от бытия эмпирического, тем не ме­нее оно, прежде всего, бытие. Отсюда следует, что если возможны со­ответствующие принципиальные высказывания, то возможна и наука о них. Найдут ли они какое-либо конкретное применение, чтобы вы­ступить в качестве «норм», для этой науки есть вопрос иррелевантный. Она будет существовать независимо от этого, как может существовать геометрия ? измерений, невзирая на то, что пределы применения гео­метрических положений ограничены тремя лишь измерениями. Нор­мативизм рассуждает иначе потому, что его долженствование с само­го начала понимается им «практически», под санкцией «практики», «регулирования», а не установления и конституирования.