|
— Раненых подобрали? — Всех, Михаил Дмитриевич, — ответил из-за плеча Млынов. — Как там Куропаткин? — Оглушен и обгорел. Кости целы. Правее вас — в темном на лошади. Видите? На левом фланге турецких войск смутно виднелась черная фигура. Всадник стоял впереди стрелковой линии одиноко, положив руки на луку седла. — Не ты разгромил меня, Осман-паша, — тихо сказал Скобелев. — Свои турки постарались. Природные. Осман-паша упредил обещанный удар Крылова: его аскеры начали бешеный штурм Скобелевских редутов еще затемно. Он двинул не только резервы, но и таборы с тех направлений, на которых русские прекратили наступать: практически против Скобелева были брошены все боеспособные части. — Олексин, доберись до редутов. Прикажи отступать, как только Крылов начнет атаку. Лощина Зеленогорского ручья простреливалась турками, сумевшими все же потеснить левый фланг Скобелева. Федор перебегал, прыгая через трупы. Свалился в редут, когда там только-только отбили очередную атаку. — Шестая, — пояснил пожилой фельдфебель. — Из докторов, что ли, будете? — Нет, я с поручением. Где командир? — Ваше благородие, тут с поручением! — крикнул фельдфебель. Подошел капитан в заляпанном кровью и грязью мундире. Осунувшееся лицо было в глине, и Олексину показались знакомыми лишь проваленные, безмерно усталые глаза. — Вы, Олексин? Вот где пришлось свидеться. — Гордеев? — Что принесли — помощь или обещания? — Помощи не будет. Генерал приказал отступать, как только Крылов начнет атаку. — Отступать, — Гордеев спиной сполз по глинистой стене бруствера в красную от крови лужу. — Мои солдаты были в Плевне: двое сумели вернуться. Нет, он — действительно Бова-королевич, так и скажите ему, Олексин. — Сами скажете, капитан. Гордеев отрицательно покачал головой. Потом усмехнулся. — Что такое честь, Олексин, думали когда-либо? Впрочем, вам ни к чему: вы впитали ее с колыбельки. А мне пришлось думать. Для вас честь — гордость рода, а для меня — гордость Родины. — Мой род неотделим от Родины, Гордеев. — Я не о том. Если бы мы воевали за очередной кусок, я бы не вернулся в армию. Но мы воюем за свободу, Олексин. Пока — за чужую, и то слава богу. Честь Родины — нести свободу народам, а не завоевывать их, вот я о чем. Извините, мысли путаются: двое суток не спал. Умереть, не выспавшись, — это уже смешно, не правда ли? — Странно вы шутите. — Странно, Олексин? Страна у нас странная, вот и шутим мы странно. У нас — восторженная история. Не по сути, а по способу изложения. И во всех нас таится этот подспудный восторг, а кто не скрывает его, тот — вождь, трибун, идол, за которым мы идем очертя голову. Помирать — так с музыкой: вот наш девиз. И он это очень хорошо понимает. — 149 —
|