|
Я начала с первой страницы, стараясь не торопиться, но сонеты оказались ужасными – грубыми, резкими, отвратительными, и я чуть было не потеряла интерес к дальнейшему просмотру книги, и все‑таки я прочитала их все. Довольно любопытно, что многие сонеты одинаково смело были написаны как от женского, так и от мужского лица. Но каким языком! Я уткнулась в книгу, чтобы скрыть свое смущение. Она. Какой красивый casso, какой длинный и толстый! Если я что‑нибудь значу для тебя, дай мне рассмотреть его. Он. Почему бы нам не попробовать я сверху, Чтобы проверить, сможешь ли удержать этот casso в своей potta? Она. Что ты имеешь в виду, говоря «Почему бы нам не попробовать?», «Смогу ли я удержать?» Я скорее не буду есть и пить, чем не сделаю этого. Он. Но если я обрушусь на тебя всем своим весом, Я могу причинить тебе боль. Она. Ты рассуждаешь как Россо. Набросься сверху на меня на кровати, на полу. Если бы ты был Марфорио Или гигантом, это было бы еще более волнующим, Как только ты коснешься моей плоти Своим священным casso, Он тут же излечит мою нетерпеливую potta. Он. Открой же мне свои чресла, Вокруг столько прекрасно одетых женщин, Но ни одна из них не столь же Fottuta, как ты. Однако рисунки рассказывали другую историю. Я полагаю, набор поз был в основном тот же, что и в книге родителей «Современное руководство для супругов», или в «Кама‑сутре», или в японских книжках‑подушках, но мне показалось, что тот, кто делал эти эстампы, пошел дальше абстрактных схем и сотворил нечто такое, что зрителю… нет, «зритель» неверное слово. Слово «зритель» предполагает внешнего наблюдателя, этакого подглядывающего Тома, я же совсем иначе ощущала себя в тот момент. «Рисунок – это открытие», – любила повторять мама, но, как и большинство вещей, которые мама говорила об искусстве, этот афоризм мало что значил для меня. Но теперь я поняла, что она имела в виду. Эти рисунки поразили меня своей интимностью, они не были обращены к широкой публике. Они не были иллюстрацией чего‑то застывшего и законченного, отображением завершенного опыта, а были чем‑то предварительным, изучающим, как будто художник сам находился в процессе познания того, что познавали в этот момент любовники. Я почувствовала, что стала скорее частью этого процесса, нежели простым наблюдателем. Я ощущала, что нахожусь в движении, что мое сознание расширяется в направлении, к которому ничто из моего фактического опыта меня не подготовило. И конечно, это было визуальное сознание, не вербальное и потому так сложно выразить все словами. — 91 —
|