|
– Пожалуйста, синьорина, вы видите, нас постигла ужасная трагедия. – Это займет всего минуту, – настаивала я. Мне хотелось посмотреть, что же такое там происходит на самом деле. Если бы я была мужчиной, я уверена, аббат остановил бы меня силой, но я думаю, он боялся прикасаться к женщине. По крайней мере, он отступил, когда я решительно направилась дальше. У меня в памяти не сохранилось четкой визуальной картинки часовни от моих первых ее посещений – я больше помнила мамин энтузиазм, чем конкретные детали, по поводу которых она этот энтузиазм проявляла. Но картина, которую я увидела, войдя в церковь на этот раз, осталась в моей памяти до мельчайших деталей. Деревянные леса. Яркие прожектора, наподобие тех, какими пользовался папа, когда хотел снять фильм на Рождество. Свет отражался на блестящей лысине доктора Постильоне. Свет был какой‑то бронзовый, как от солнечных лучей. Но больше всего меня потрясли ряды белых пластырей по всему двойному нижнему ярусу фресок, так что они напоминали человечков из мультфильмов (и, возможно, также реальных людей в настоящих госпиталях) сплошь в бинтах. На это было физически больно смотреть. Я не сразу поняла, что происходит. Пожилой человек в грязной одежде, отдаленно напоминающей спецовку, покрывал бинты прозрачным желеобразным составом – чем‑то похожим на вазелин – и протягивал полоски доктору Постильоне, стоявшему на лесах, а тот с огромной осторожностью прикладывал их к фрескам, прижимая пальцами вдоль контура невидимых ран. Было невозможно понять, что изображено на двух нижних ярусах фресок, не только из‑за повязок, но и потому, что поверхность стены была в дымке, как будто образовались гигантские катаракты. Я молча наблюдала за происходящим, вслушиваясь в ритмичные звуки поющих монахов, до тех пор, пока доктор не спустился вниз по лестнице, приставленной к лесам, и не начал смешивать следующую порцию целебного бальзама или мази – того, что он накладывал на поверхность росписи. Его лицо было напряжено, хотя, он, как молодой, прислонившись к стене, курил сигарету, продолжая работать. (Я вынуждена была себе напомнить, что я в Италии, где врачи курят прямо в больничных палатах.) Он посмотрел, минуя меня, на аббата, который стоял около двери, извиняясь за мое вторжение, а затем взглянул на меня. И тут улыбнулся, склонив голову набок. – А, синьорина, какая приятная неожиданность! Теперь вы видите, что я честно зарабатываю себе на хлеб. – Я никогда иначе и не думала, – сказала я, хотя на самом деле я почему‑то думала совсем иначе. — 94 —
|